Осколки истины - стр. 22

На фоне политических преступлений убийство княгини даже меркло.

Лев Георгиевич записывал протокол допроса, сидя напротив арестанта, потому как больше в камере никого не было. Юрьевский обмакнул металлическое перо в чернила, дописал вопрос и поднял глаза на поэта:

– Увиливаете. Что-то другое, – его безотказное чувство истины шептало, что всё здесь не то, чем кажется. И революционер не совсем революционер. И ищут они совершенно не там.

– Ему в веках достался странный жребий –

Служить мечтой убийцы и поэта,

Быть может, как родился он – на небе

Кровавая растаяла комета…* – сглотнув, продекламировал поэт и притих. Повисла тишина, сопровождаемая переглядыванием статского советника и поэта.

– …

– …

Молчание в “Крестах” не приветствовалось. Кроме 960-ти камер, рассчитанных на 1150 человек, тут имелась отличная пыточная и десяток карцеров.

– Продолжайте, – подтолкнул Гумилёва к искренности голос Рейнбота.

Мужчина явно собирался высказать ещё что-то из собственного сочинения, но вовремя наткнулся на сверкающие глаза статского советника, тот терял терпение. И Гумилёв ответил сухо и без рифм:

– Возможно, Аня думала, что я встречаюсь с великой княгиней.

– Но? – Лев Георгиевич не чувствовал прямой лжи, но он будто увяз в какой-то грязище или разлёгся неподалеку от сточной канавы. Всё, что говорил Гумилёв было правдой. Но воняло где-то рядом.

– Я не встречаюсь.

– Но?

– Я встречаюсь с её женихом.

– Ох, Господи прости, – и трость Рейнбота два раза ударил Гумилёва по лицу. То есть вылетела из мрака, саданула по обеим щекам поэта и вернулась к владельцу, быстро просвистев мимо уха Юрьевского, который отшатнулся и подскочил к арестанту:

– Что вы делаете?

Допрашиваемый упал на пол, схватился за голову и жалобно взвыл. Две симметричных алых полосы проявлялись на его щеках.

– Из-за этих ненормальных великолепное дело о революционерах скатилось в какой-то фарс! – Рейнбот гневно стукнул тростью по каменным плитам и насмешливо обратился к арестанту: – Вы, Гумилёв, серьезно считаете, что из-за вас могли убить княгиню. Да еще так жестоко?!

– А почему нет? – и поэт приосанился, лёжа на холодном скользком полу. Он действительно был хорош собой, особенно горящие фанатичной обидой глаза. – Ради меня ещё и не на такое пойдут.

– Ох, Господи Прости, – Лев Георгиевич перекрестился. А ведь Гумилёв верит в свои собственные слова. И вот он прокол дара Юрьевского: если человек сам верит в свою ложь, это вранье не учуешь.

Лев Георгиевич отошёл от арестанта и вышел из камеры, прошёл через первый этаж на улицу. Пытать молодых поэтов – занятие сомнительной приятности.

Рейнбот вылез через пару минут. Тоже недовольный. Надел новенький чёрный цилиндр на голову и достал золотой портсигар. Чиркнул огнивом, обратился к Юрьевскому:

– Прошу вас написать отчёт. Один экземпляр допроса мне надо будет отвести губернатору и ещё один для императора подготовьте. Всё ж таки убийство с применением магической силы. Особенное преступление.

– А как объясните мужские следы в квартире?

– Гумилёв утверждает, что девушке помогал дворовой крестьянин. За ним уже направили жандармов. Хорошо, что преступник оказался столь глуп и наивен. Дело закрыто, уважаемый Лев Георгиевич.

Следователь кивнул и попросил сигарету. Затянулся глубоко. Дым закрутился по легким, проникая в мозг.