Осколки истины - стр. 21

Синие мундиры быстро подхватили оставшихся революционеров и уволокли в казённый экипаж.

Уже на улице статский советник остановился и закурил сигарету.

– Осуждаете? – спросил у подошедших следователей.

– Ну что вы, это была самозащита, – Путилин отвел глаза. Он, как и Лев Георгиевич не ожидал, что безопасный поэтический кружок может представлять какую-либо угрозу. Но обожжённые брови и подпаленные усы Рейнбота красноречиво свидетельство о заблуждении. Юрьевский отказался от протянутой сигареты. Ему показалось, что шпага статского советника летела не сама по себе, но расспрашивать он посчитал неуместным. Рейнбот продолжил разговор:

– Надо проверить, но, видимо, девчонка умела подрывать предметы на расстоянии. Хорошая способность. Жаль – так глупо загублена.

– Информация должна быть в списках магических инициаций, – Юрьевский не любил министерство особенных сил. Оно ставило себя выше всех и считалось неприкосновенным. Жандармам, во всяком случае, туда вход был запрещён. Следователь сомневался, что даже ради расследования их допустят до реестра магических способностей населения.

– Для начала выясним, зачем им убивать Белозерскую. На девушке не было клейма магического министерства. Скорее всего она скрывала способности.

– А вы владеете левитацией? – ляпнул Путилин. Он тоже заметил что-то неладное в полете сабли.

– Немного, – не стал увиливать Рейнбот. Он докурил, втоптал остаток сигареты в твердый снег и спросил у Юрьевского: – Какая это глупость, скрывать свой талант, вместо того чтобы принести пользу своей стране, не правда ли?

***

*Стихи А.Ахматовой

6. ГЛАВА 6. Отражения в прогрессивном обществе

ГЛАВА 6. Отражения в прогрессивном обществе

Как трехсотая, с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своей слезою горячею

Новогодний лед прожигать.

Там тюремный тополь качается,

И ни звука – а сколько там

Неповинных жизней кончается…

А.Ахматова

Лев Георгиевич

24 апреля 1920.

Лев Георгиевич не знал, смеяться ему или плакать. Дело оказалось совсем не запутанным, а очень даже бытовым.

– Вы действительно уверены, что эта девушка убила Марию Белозерскую? – переспросил Рейнбот у запуганного поэта. И Николай Гумилёв судорожно закивал.

Допрос в застенках “Крестов” проходил почти приватно. Господин статский советник, следователь и затравленный революционер, доселе ни в чем, кроме опасных рифм, не замеченный.

– Она могла. Анна не контролировала силу свою. Вы же видели какой…

– Потенциал? – Рейнбот не садился, стоял чуть в стороне, приглушённый полутьмой подвала. От этого его голос звучал опасно и предостерегающе. А трость плотоядно сверкала пустыми глазницами черепа из темноты.

Поэт замотал головой:

– Я пытался сказать “психоз”. Она очень эмоциональная… была.

– Разве у женщины были причины убивать княгиню?

– Она хотела доложить о нашем собрании, – Гумилёв заерзал на стуле. Старое дерево под ним скрипнуло, обиженное неуважением.

Где-то наверху раздался приглушенный колокольный звон: пятиглавая церковь Святого Александра Невского оповещала арестантов о вечерней службе. То, что кружок революционеров определили в тюрьму менее чем за пару часов, никого не удивляло. Даже разбирательств особых не было: покушение на статского советника плюс большевистская пропаганда, и как итог – три года в кирпичных застенках.