Осиновая корона - стр. 92
После колебания (очень короткого) Уна пожала смуглую ладошку. Она была маленькой и шершавой, но тёплой – такой тёплой, что хотелось не отпускать.
– Союз.
***
Той ночью Уна уснула поздно, взбудораженная семейным скандалом, который за ужином подняла мать. Она давно не видела прелестную леди Мору такой разгневанной. Да что там «разгневанной» – мелко дрожащей от злости, не аристократично раскрасневшейся. Жуткое зрелище – особенно по контрасту с Индрис, которая оставалась спокойной, как скала; лишь серые глаза отдавали грозой. Колдунья благоразумно удалила от общего стола своего непоседливого сына (Уна боялась даже предположить, чем он занимается один, в тесной гостевой спаленке в южной башне; должно быть, рушит заклятиями и вновь собирает мебель семейства Тоури) и громила мать взвешенными, краткими доводами. Живая и гибкая, как кошка, тут Индрис напоминала скорее гладь своего зеркала. С той же безучастностью она немо, одними глазами, попросила Уну уйти, когда спор зашёл слишком далеко.
Уна встала (в тишине трапезной залы оглушительно скрипнул стул), и мать обожгла её взглядом, описать который можно разве что на миншийском или кезоррианском. Родной язык всегда казался Уне слишком прямолинейным и скованным, тем более – в такие мгновения. Она искренне верила в правоту – и свою, и Индрис, – но ей почему-то остро захотелось исчезнуть, обратившись в облачко пара.
Жаль, что к такому уровню магического мастерства ей ещё идти и идти… Если её вообще впустят на эту дорогу. Откуда в сердце эта глупая надежда, что всё обязательно будет хорошо?
С такими мыслями Уна уснула. Снилось ей что-то тревожное, грустное и невыносимо красивое; об отце и дяде Горо вспоминать не тянуло, зато там вновь были терновые шипы, синие глаза и запах жасмина. И боль – большая, старая боль, которой нет имени… Или есть?
Фиенни.
Странное сочетание звуков – зов, стон без конца и начала. Уна не поняла его. Это слово (имя?) ни о чём ей не говорило.
Фиенни.
Это впиталось в камни Кинбралана – или в её собственную кровь?
«Я не отец тебе», – сказал отец в её сне, стоя над мёртвой лисой. Сказал, грустно признавая очевидное. Он часто говорил таким тоном.
А после этого умер. Действительно болезнь наконец-то прогрызла до конца свою добычу – или и тут не обошлось без наместника Велдакира? Благодаря туманным намёкам Индрис, Уна уже почти не сомневалась, что убийц на тракте подослал именно он. Вот только зачем? Какие-нибудь счёты с Каннерти – пусть, было бы логично (те к тому же никогда не скрывали скверных отношений с Ледяным Чертогом и альсунгцами вообще); но причём здесь Тоури? Неужели дело в обручении? Уне не верилось, что наместник Велдакир настолько глуп.
Или, наоборот, настолько умён и осторожен. По-змеиному… Она проснулась от мерзкого чувства – будто кожи под ночной рубашкой касаются мелкие, ледяные наощупь чешуйки.
Утро выдалось зелёным и пасмурным; за внешней стеной и рвом хмуро темнели поля. Солнце уже золотило зубцы и крышу замка за окном Уны. Скатываясь с постели – устало, точно после тяжкой работы, – она уже откуда-то знала, что мать уступила Индрис.
Наверное, Дар подсказал.
***
– Что Вы видите?
Голос Индрис, обычно мягкий и тёплый, как большая подушка, теперь звучал суховато и требовательно. Уна даже слегка оробела. Она смотрела на маленькое рыжее пламя, которое затрещало в камине по безмолвному жесту Отражения, и понятия не имела, что ответить. Все страхи и суеверия, связанные с народом зеркальщиков, воскресли в Уне одновременно. И то, что сорванец Гэрхо, откровенно скучая, бродил из угла в угол за её спиной, совсем не разряжало обстановку.