Осенние истории. Рассказы русских писателей - стр. 12
Она не шла.
Я чувствовал прикосновение минут. Время обвивалось вокруг меня, как паутина, и опутывало все мысли, все надежды… Я боялся отойти от дома, чтобы не пропустить ее первого шага на моем пороге. Смотрел в окно; выходил на крыльцо…
Она не шла.
Я с волнением касался тех маленьких вещиц, которые она дарила мне, сама устанавливая их в моем доме, который должен был стать и ее домом. Это все были изящные крошечные вещицы, совсем бесполезные. У нее была страсть покупать и дарить их.
Крошечные бронзовые рамки с ее фотографией, маленький серебряный звонок, перламутровая бабочка, ножичек из слоновой кости и прочее… Все как будто предназначенное для употребления эльфов или гномиков, вроде того, что качался на подаренных ею мне кабинетных часиках.
Если и теперь она явится ко мне с таким крошечным подарком, значит…
Я приготовился к тому, как встречу ее и как прямо выскажу ей то, что считал пошлостью передавать на бумаге.
Она не шла.
Я старался объяснить: это вполне естественно в первый день, – устала с дороги; не выпускают из объятий родители.
Уснул я только под утро. Проснулся – и испугался, что уже поздно, что она уже была и ушла, узнав, что я сплю.
Взглянул на часы: был обычный ранний час моего пробуждения. Значит, я спал всего два часа, но так крепко, что чувствовал себя вполне бодрым и свежим.
Как пуст и глух показался мне в это утро мой дом. Она не шла, и отчаяние подступало ко мне с мертвым холодом и безмолвием.
Аля, как ласточка, залетела только на одно мгновение, наполнила эту пустоту звонким смехом и щебетом:
– Я говорила. Я говорила! Она так изменилась и привезла с собой такие толстые книги: стала ужасно серьезной, и только Таланов смешит ее. Он так забавно говорит разные слова, что нельзя не смеяться. И мама смеется, и папа смеется… у него есть такие выражения, которые он постоянно повторяет и кстати и не кстати, например: «Merci, мне что-то не хочется». Или вчера увидел, что мы разговариваем с сестрой, и говорит: «Брехом изволите заниматься». На него даже и обижаться нельзя, – так он смешно все говорит.
Она по обыкновению и глядела, и не глядела на меня, вопросительно сверкая смехом.
– Да, да, это действительно ужасно как забавно. Ну, и что же, ни мама, ни папа уж больше не пытаются восставать против театра? Этот замечательный талант убедил их сразу в святости театрального искусства?
Она ничего не ответила на этот вопрос и проговорила, очевидно подражая комику и раскланиваясь по-мужски:
– До увиданья.
– Постойте, Аля.
– Merci, мне что-то не хочется.
– Аля!
Она остановилась как-то на лету и ждала, даже не оборачиваясь. И в первый раз я заметил, может быть, в наклоне головы или в движении всей ее маленькой изящной фигурки тонкую, благородную линию печали. Я доволен был, что она не оборачивалась, и с фальшивым равнодушием спросил:
– А она не собиралась… навестить меня?
– Да, что-то вроде этого говорила. Может быть, сегодня… завтра… вы их увидите…
И исчезла с жемчужным смехом, в котором мне послышалось как будто недоброе торжество.
Только на другой день я ее увидел.
Но она пришла не одна. Мало того, раньше прибежала Аля.
– Ну, вот, сейчас они придут.
У меня заколотилось сердце, но я насмешливо сказал:
– Ого, как торжественно! Даже гонец извещает.
Она виновато засмеялась, посмотрела на меня исподлобья.