Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - стр. 21
Я подчинилась приказу и показала подмышки.
– Открой рот и высунь язык. Повернись, присядь, раздвинь ягодицы и покашляй.
К тому, что надо кашлять, я так и не привыкла. Эта процедура должна была показать, не прячу ли я какую-то контрабанду в интимных местах, но казалась мне уж слишком неестественной. Я снова повернулась к ней, абсолютно голая.
– Одевайся.
Надзирательница положила мои вещи в коробку – их должны были отправить обратно Ларри, как личные вещи убитого солдата. Уродливый тюремный бюстгальтер немного царапался, но пришелся мне впору. Как и одежда защитного цвета, что меня немало удивило. Глаз у надзирательницы явно был наметан. За несколько минут я превратилась в заключенную.
Теперь она как будто немного подобрела ко мне. Снимая у меня отпечатки пальцев (это грязная и до странного интимная процедура), она спросила:
– И давно ты с этим парнем?
– Семь лет, – угрюмо ответила я.
– Он знает, что ты натворила?
Что я натворила? Да много ли она знала! Не сдержавшись, я с вызовом бросила:
– Моему преступлению уже десять лет. Он не имеет к этому ни малейшего отношения.
Надзирательницу как будто удивили мои слова, и я сочла это своей психологической победой.
– Вы не женаты, так что ты, наверное, его не скоро увидишь. Сначала ему надо попасть в твой список посетителей.
Ужасная правда о том, что неизвестно, когда я увижу Ларри, чуть не сбила меня с ног. Надзирательница даже не обратила внимания, какой сокрушительный удар мне нанесла.
Ее отвлек тот факт, что никто, похоже, не понимал, как работает камера машинки для печати удостоверений личности. Все по очереди ковырялись с ней, пока в конце концов не сумели сделать фотографию, на которой меня было не отличить от серийной убийцы Эйлин Уорнос. Мой подбородок был вызывающе вздернут, и выглядела я чертовски плохо. Позднее я пришла к выводу, что на тюремных снимках все кажутся либо грозными, либо зловещими, либо испуганными, либо несчастными. Я с гордостью могу заявить, что попала в первую категорию, хотя сама бы определила себя в последнюю.
Надзирательница положила мои вещи в коробку – их должны были отправить обратно Ларри, как личные вещи убитого солдата.
Удостоверение было красным, со штрих-кодом и надписью «Федеральное бюро тюрем Министерства юстиции США – ЗАКЛЮЧЕННАЯ». В дополнение к неприглядному фото на нем также был крупным шрифтом напечатан мой регистрационный номер: 11187–424. Последние три цифры определяли место моего осуждения – Северный Иллинойс. Первые пять были уникальными и фактически представляли собой мою новую личность. Подобно тому как в пять-шесть лет я учила наизусть номера телефонов дяди и тети, теперь я молча пыталась зазубрить свой индивидуальный номер. 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424.
После провала с удостоверением миссис Личность сказала:
– Мистер Буторский скоро поговорит с тобой, но сперва иди в медчасть, – она указала на другую маленькую комнату.
Мистер Кто? Я вошла в комнату и снова стала смотреть в окно, все думая о колючей проволоке, отделявшей меня от свободного мира, пока медик – полный филиппинец – не пришел меня осмотреть. Он провел базовый медицинский опрос, который прошел очень быстро, потому что на здоровье я, к счастью, не жаловалась. Когда медик сказал, что ему надо взять у меня пробу на туберкулез, я протянула руку.