Они Журавли - стр. 3
– Не она, внучка. Не она их порезала. Я это сделала, – грустно смотрела она на коробку, выпивая капли второй раз.
– Ты? Зачем, ба? Кого ты отрезала?
Руки бабушки вытянулись к коробке, но в последний момент она отдёрнула пальцы, не решаясь прикоснуться.
– Прошлое отрезала, внучка, прошлое, которого нет. Его больше нет. Не нужно хранить исчезнувшее.
– Это какой-то секрет? Кого ты хотела забыть? Кто исчез, ба?! Расскажи!
– Твое беспамятство о детстве, Кирюша, посланный небом дар. Не о чем нам говорить. Не о чем, внученька
– Ну ба-а-а!!
– Ты же не хочешь быть такой, как мама, вот и не становись. А если узнаешь…
– Сойду с ума?!..
– А? О чем ты, внучка? – захлопала она глазами, удивленно рассматривая распахнутый передо мной альбом, что лежал поверх остатков муки и кругляков пельменного теста. – Откуда это у тебя?.. Как он оказался здесь? Боже, что с памятью… что?..
– Ты достала с антресолей? Забыла?
– Старческая память, внучка, хуже младенческой, – забрала бабушка альбом поспешно закидывая в корзинку для хранения картошки. – Ты есть-то будешь?
– Ела! Я уже ела! У нас с памятью, кажись, наследственное да?
– Это все кролики, Кирюша, радиоактивные кролики…
С тех пор мы с бабушкой к разговору о фотках не возвращались. Я не могла добиться правды ни от кого: кого можно было так не любить, чтобы уничтожить следы любого присутствия за последние сорок лет? Что я забыла о детстве? Кого вырезали (равно удалили) из друзей с допотопных социальных сетей бабуля с мамой? При чем тут цифра два, которую так боится мама?
Правда не волновала никого. А правда о прошлом – в квадрате (привет, мам!) У меня на носу выпускной и всех вокруг интересовало лишь то, куда я решила поступать.
Школу я не любила. Точнее… в ней не любили меня. Блокировали в чатах или ставили в список с ограниченным доступом (цифровая резка зигзагом). Я была для них ограниченной рамками своей особенной семьи.
У нас в Нижнем полгорода друг друга знают, и моя мать с горшком герани на автобусной остановке и тяпкой в руке, обутая в домашние тапки в середине февраля быстро стала местной достопримечательностью и объектом сплетен. Надо мной смеялись, называя фамилией Тяпкина, а не Журавлева. Однажды, учительница по химии обводила класс взглядом – кого бы вызвать: «к доске пойдет Кира Тяпкина… Ой! То есть, я хотела сказать…»
Я убежала. Неделю просидела дома в надежде, что класс отвлечется на новенький хейт, но нет. Вот уже два года раз в месяц меня кто-нибудь обзовет Тяпкиной, крикнув в спину.
У меня была только одна подружка – Светка, заменившая сестру, одноклассницу и бесплатного психотерапевта, когда хотелось поныть кому-то в ухо по телефону часика три. У Светки было отличное качество – она ни о чем меня не спрашивала, если я сама не расскажу. Жаль, мы не познакомились, когда мне было семь. Она бы рассказала мне о детстве, на фотографиях из которого я сплошной зигзаг.
– Кира, – каждый вечер задавала мама один и тот же вопрос, – ты уже выбрала институт?
– Да, мам, – отвечала я, не поворачивая головы. – Я хочу писать тексты для печенюшек с волшебными предсказаниями! Круто, да?
В списке мамы одобренных для меня профессий, значилось целых три: экономист, экономист и юрист. Почему два раза экономист? Цифра два. Мама обвела их красной ручкой и поставила рядом четыре восклицательных знака. Могла один или три, но четыре!