Они Журавли - стр. 12
Сидя в поезде, я достала из рюкзака фотографию. Вооружившись лупой на линейке, в десятый раз уставилась на снимок с детской площадки.
Алла – круглолицая и улыбчивая. Длинные светлые волосы, вздернутая верхняя губа, как у Гэдээровского пупса. Макс напоминал юного Ди Каприо с длинной челкой на половину лица. А глаза у него восточные, красивей, чем у сестры.
Ну и я – с криво обрезанным каре выше ушей. Алла смотрела прямо на клетку классиков, где белым мелом был нарисован кружок с торчащим плюсом посередине. Я перерисовала символ на оборотную сторону фотографии и жирно обвела контуры несколько раз.
За стеклом бежали электропровода, напоминая бесконечные струны гитары. В моих наушниках играла песня Михаила Бублика «Научи меня». Я не сразу заметила, что провод вставлен не туго, и музыку слышу не я одна, но и все, кто сидел в полупустом вагоне.
Подняв пальцы и не прикасаясь к стеклу, я начала делать вид, что перебираю струны гитары, извлекая звук, нашептывая слова:
«Расскажи мне о звездах, что
Их не счесть.
Я хочу знать конкретно,
что там над облаками.
Я хочу просто видеть мир как он есть,
без надежды и фальши своими словами.
Научи меня видеть свет в облаках
Обнаженный кристальный и невероятный…»
Позволив мне доиграть на проводах, поезд выплюнул меня на городской перрон Курского вокзала.
Конец лета. Жара. Гвалт. Месиво тел, акцентов, ароматы чебурек, детские визги и слепящее солнце – все они запутались в моих распущенных прядях, липнувших к влажному лбу. Настоящий ад с прилипшей к спине майкой и отдавленными всеми одиннадцатью пальцами ног.
Старалась не пялиться по сторонам, не притормаживать у витрин, я плыла внутри разгорячённых тел к сливу перехода в метро, держась за буёк-чемодан. Все, что успевала – дышать. И пахла Москва креозотом – токсичным веществом, которым обрабатывают рельсы, но который стойко ассоциируется с романтикой встреч и грустью проводов.
Перрон вокзала, перрон метро… я втиснулась в электричку, проклиная рвение сэкономить полторы тысячи на такси. В Ни-Но мы на такси не ездим. Я большую часть времени хожу по городу пешком. Все близко. Все рядом. Мне до центра двадцать минут идти от Ковалихенской, а на самокате семь.
Через два часа я опрокинула чемодан на бок и села сверху, как ребенок на лошадку. Совсем вечер. Почти десять. Два часа! Я ехала на метро и электричке два часа. Кошмар! Это не город, а какая-то бесконечная окружность круглых кольцевых, о которые я счесала колёсики багажа.
Я смотрела в небо, обмахиваясь рекламой местной пирожковой.
В августе небо густеет цветом просроченных чернил. Небольшой дождь или быстрая гроза могут разбавить кляксу, сделав края мягче. И тогда появятся дымчатые островки пятен, сквозь которые подмигивают звездные глаза. Досчитав до шестой, я достала из рюкзака телефон. От незнакомого номера три сообщения. И одно от папы.
«Ты потерялась?» – писал отец.
Может, я не потерялась, но я и не нашлась.
Взрослые.
Как они могут спрашивать: ты потерялась? ты кто? ты где? ты с кем? ты как?
Всегда: где-то, между, около, над или под, возле или рядом. Все для меня важное – глупое для них. Все для меня ценное – пустяки. Все, что я люблю – смешно. Мои планы – подростковая паранойя.
Я находилась в прострации жизни, а, может, и в прасрации, если говорить о моей.