Окрашенное портвейном (сборник) - стр. 22
Распрощался с Маняшей не то, чтобы сухо, но и без особой теплоты. Женское сердце отходчиво. Когда добрел до поезда, у вагона стояли уже Петрович с женой и Белла Павловна с русско – болгарским разговорником в руках. Петрович не был похож на себя: в костюме наглухо застегнутом на все пуговицы, и что больше всего поразило меня, в галстуке. Таким я его никогда не видел.
– Всем доброе утро, – еще издали поздоровался я. – Что в вагон не заходим?
– Вас ждем, Юрий Иваныч, – сухо и недовольно произнесла Белла Павловна. – Мы, все-таки, официальная делегация, и должны все делать сообща. Поэтому впредь попрошу не опаздывать. Виктор Петрович, прощайтесь с женой, будем заходить в вагон, и готовится к отбытию, – это уже к Петровичу.
Вот, те на, как наша старая дева преобразилась. Лишний раз убеждаешься в правоте истины: «Должность красит человека». Но не того напала. Дай, только время. От вокзала отъедем, а там уж я покажу тебе, как делать «все сообща».
Лидия Сергеевна, одного только взгляда, которой боялись и ученики, и учителя, молча проглотила тираду нашей руководительницы. Переживала, боялась, что Петровича посчитают идейно незрелым и отцепят от официальной делегации.
Еще сорок минут до отхода поезда мы, как китайские болванчики сидели в вагоне. Лидия Сергеевна, оставшаяся на перроне, кончиком платочка вытирала навернувшуюся слезу. Наконец, поезд тронулся.
– Странно, что нас в купе только трое, – с недоумением заметил я.
– Ничего странного, – сухо ответила Белла Павловна. – Я, как руководитель делегации не обязана перед вами отчитываться. Но, так как мы на две недели становимся одной семьей, сообщаю вам, что по решению школьного партбюро во избежание каких-либо провокаций четвертый билет выкуплен за счет средств профсоюза.
Я недоуменно хмыкнул, а Петрович в знак согласия закивал головой: мол, правильное решение товарищи. Я с сожалением поглядел на него: неужели это тот Петрович, мой товарищ по партии, которого крепко и братски держал за плечи, чтобы он не воткнулся головой в унитаз, когда его скручивало от рвоты. Только сейчас оценил мудрость и глубину высказывания, что всякие там заграницы могут растлить душу советского человека. Мы еще не проехали и Переделкина, а заграница уже Петровича растлила, скурвился мой товарищ.
– Значит, так товарищи, я пойду изучу расписание. Посмотрю, где и как долго будем стоять. Вернусь, будем завтракать, – Белла Павловна поднялась и вышла из купе.
– Вот, стерва, какая, – прошептал Петрович, когда она вышла. – «Во избежание провокаций», – передразнил он ее.
– А сам-то, что головой все кивал, – упрекнул я его.
– Юрк, а что мне оставалась делать? Ты же знаешь, что моя за Можай меня загонит, если, что не так будет.
– Ладно, проехали. Выпить охота. Давай, по – скорому махнем, пока наша мымра расписание изучает.
– Ты, что сдурел? А если застукает? Не – е, ты, как хочешь, а я не буду.
– Сколько ты, Петрович бутылок водки с собой везешь? – неожиданно для самого себя спросил я.
– Четыре. А что?
– Как что? Положено только две. Это ж контрабанда самая натуральная. За такие дела могут преждевременную встречу с родиной устроить. Всю жизнь не отмоешься, – начал пугать я Петровича.
– Точно, Юрк. Как я не подумал. Это, все Лидка. Вы, говорит, официальная делегация. Вас досматривать не будут, в Болгарии поменяешь на что-нибудь, – передразнил уже жену Петрович. – Что ж делать?