Око Марены - стр. 60
Удивленный Гуней не успел рта открыть в свое оправдание, как Пелей тут же рявкнул:
– Ты своим поганым языком уже изрядно поработал, так что, покамест я речь веду, прикуси его и помалкивай. А вам всем, – обратился он к строю, – надлежит накрепко запомнить мои слова: един на всех нас христианский крест, единому князю мы все служим, единую родину станем защищать. Стало быть, и сами мы должны быть едины, а потому нет среди ратников князя Константина ни лесной мордвы, ни косопузого вятича, ни неумытой мери, ни болотной мещеры, ни глупой муромы, ни вонючего половца. Нет и никогда не будет. Зато есть славные вои, будущие заступники рязанской земли, коим всем как один и в лютой сече биться, а ежели придет нужда, так и живота лишиться, но с поля ратного не сойти и ни на пядь[58] не отступить. А кто мыслит инако, тому в наших рядах места нету, и, ежели таковой имеется, пусть сразу выйдет ко мне, а я ему укажу дорогу прочь. И обратно отправлю не просто так, но с провожатыми, кои всем в его родных местах поведают, за какие грехи недостоин сей парень гордого звания рязанского ратника.
Строй как по команде охнул. Так вот в чем заключалась страшная кара за драку! И впрямь наказание такое, что ой-ой-ой. Это ведь только так кажется – забудут люди со временем, что понарассказывают про того же Гунея прибывшие с ним дружинники. Как бы не так. Народ в селах и деревнях памятливый, так что от черной молвы ни за год, ни за два отмыться нечего и думать. А девки? С таким ведь ни одна в хоровод не встанет. Про сватовство и вовсе разговору нет – надо ехать туда, где ты никому не известен, да и то надолго ли спасешься? Это ведь добрая слава на печи лежит, а худая – она быстро по свету летит.
– О родичах же ратника, особливо о матери, ежели токмо услышу от кого худое слово, выгоню из полусотни в тот же час, ибо ее не выбирают и святее ничего у каждого из вас нет. Они, да еще рязанская земля – вот и все наше богатство, коего мы никому отнять у нас не позволим.
Любим не знал, что большая часть тех слов, которые сейчас произносил Пелей, принадлежала не ему. Да и Гуней тоже не догадывался, насколько дико ему не свезло, что разбором их драки занимался именно этот полусотник. А дело заключалось в том, что родители самого Пелея тоже были издалека. Их привели в Рязань еще лет тридцать назад, полонив в дремучих лесах, охватывающих весь левый берег Оки. Оба они были из финно-угорского племени мещеры.
Пелея, взятого в дружину за стремительность и удивительную силу всего полгода назад, тоже поначалу изрядно поддевали некоторые шутники. Прекратилось это совсем недавно, ранней осенью, когда парень не выдержал одну из достаточно злых шуточек в адрес родителей и чуть не задушил обидчика.
А потом все было как и сегодня. Точно так же горели поздним вечером факелы, разве что свет их был поярче, да погода потеплее, и крупные снежинки не носились в воздухе, как ныне, подобно диковинным белым бабочкам. И так же застыл в неподвижности строй суровых дружинников, который виделся Пелею из-за подступивших очень близко к глазам слез каким-то темным мрачным пятном.
Только тогда он молчал, а говорил, чеканя каждое слово, их воевода Вячеслав. Стоял он между двумя драчунами: Пелеем и полузадушенным Будяком, всегда веселым и задиристым, а ныне непривычно хмурым и угрюмо потупившим взор…