Окаяныш - стр. 7

– Уж прости, Апанасовна, не к кому ведь больше податься! Дед Новик уже совсем сдал, день с ночью путает. Да и никто лучше тебя блазень не отшепчет. Сама ведь знаешь.

– Знаю. Шчас прихвачу кой-чего и пойдём. – баба Жоля выскочила в сенцы, а тётка поддёрнула широченные, явно не по размеру, штаны и виновато взглянула на Милу.

– Вы извините, дэвонька. Я вам сеанс перебила. Не по злобе – по нужде. Апанасовна самая сильная в деревне шептуха. Да и время не терпит! Если блазень сразу не отвадить – прилипнет на всю жизнь.

– Ничего страшного, я подожду… – Мила прихлёбывала холодный кисловатый квас и словно смотрела сериал про непознанное.

Вадзяник, блазень, шептуха – какие ещё сюрпризы ожидают её здесь? Тётка Руся говорила поразительные вещи, и по реакции бабы Жоли было видно, что она не врёт.

– Да вы не бойтесь! Днём у нас безопасно. Балуют, конечно, не без того. Но больше по-доброму. Иное дело – ночами… – Руся всё смотрела на Милу, и той сделалось неловко под изучающим колючим взглядом.

Спасибо, что быстро вернулась бабка со старым веником в руках, и тётка Руся перенесла внимание на неё.

Быстро сложив в корзинку заготовленные вещички, баба Жоля погладила Милу по волосам и попросила «обождать».

– Ты, Милушка, здесь пока перебудь. А заскучаешь – пройдись по деревне, навести любимые местечки. Только к лесу не суйся сама – вместе пойдём, поняла?

– Поняла, – покладисто покивала Мила, совершенно не представляя, чем себя занять. Вопреки заявлению бабы Жоли любимых местечек у неё здесь быть не могло, но, поразмыслив, она всё же решила прогуляться.

Рубяжы занимали низину, окружённую лесом. Чуть больше десятка домов с садами и небольшими огородиками являли собой уютную и мирную картинку. За ними протекала неширокая речка, почти скрытая густой порослью камыша. На берегу разросся ковром розовый клевер да торчали из травы сине-лиловые свечи шалфея, и над всем этим великолепием жужжали и сновали полчища насекомых.

Идиллический пейзаж поманил Милу, и она неспешно направилась в сторону реки. В этот утренний час ей не встретился никто из местных, только на бревне у крайнего дома сгорбилась одинокая фигура деда в ватнике и залатанных валенках. На спутанных, давно нечёсаных волосах стожком торчал свалявшийся серый колпак. Сивая поросль почти полностью прикрывала лицо, оставляя видимым лишь бугристый нос и хитро прищуренные выцветшие глаза.

Увидев Милу, дед оживился и помахал ей, позвал поближе. И когда девушка подошла – постучал рукой по бревну, приглашая присесть. Разговаривать ни с кем не хотелось, но Мила послушалась, неудобно было отказать старому человеку.

– Ошибся я, принял тебя за Саню. Уж опосля разглядел, что не она. Саня-то статная была, видная, белая что смятана. А у тебя кости да кожа. Вона как ключицы торчат – ущипнуть не за что. И волос в цвет крумкача**. – дед захихикал и подтолкнул Милу в бок. – Да ты не косись на меня, я не со зла. Что вижу – об том и спяваю.

Дед примолк, шумно поскрёб в бороде и будто бы закимарил. От него крепко несло табаком и давно не знающим воды и мыла телом. Мила старалась пореже дышать, а потом и вовсе собралась улизнуть потихоньку, но дед вдруг шевельнулся и обронил загадочное: «Ты в доме ищи, они в доме схаваны. И чтобы побач*** никого, ясны?»