Окаяныш - стр. 19
– Ух, очи как засверкали. Можна вогнішча запаліць (можно костёр запалить, бел.) – усмехнулась баба Жоля, а потом вздохнула. – Не хотела говорить вот так, сразу. Да видно придётся. Если у ворожбитки доча рождается – всю силу после себе берёт, с сыном же иное дело.
Она снова с сомнением оглядела Милу, словно прикидывала – сказать или всё же не стоит, а потом, помолчав, продолжила.
– Сыном ворожбитка за дар свой расплачивается. Как только он новое семя посеет, прибирает его пуща.
– Как – прибирает? – растерялась Мила.
– Кабы знать, – Жоля поправила платок и подняла корзинку. – Уходит он куда-то. И больше не возвертается. Даже Саня не знала, где он и что с ним.
– Но это несправедливо! Так не должно быть! – бабкино объяснение прозвучало фантастично, но Мила ему поверила. – Неужели ничего нельзя было сделать? Придумать обмен, договориться как в случае с Янкой?
– Вот когда своих деток народишь, тогда и придумаешь… если сможешь, – пробурчала Жоля и пошла вперёд.
– Почему я? Я ничего не знаю. И вообще я здесь ненадолго… – Мила заторопилась за ней.
– Время подошло, Милушка. Дом тебя позвал. Пора заступать новой ворожбитке.
Бабкины слова прозвучали обыденно, и от этого – ещё страшнее.
«А можа не надо тебе сюда?» – снова вспомнилось предостережение из сна.
Ох, и прав же оказался тот дед! Не зря он так говорил ей! Не зря!!
Не надо было приезжать в Рубяжи! Вообще не стоило приезжать в это место. Лежала бы сейчас на горячем песочке у моря и не знала никаких забот.
– Што зроблена, то не вернеш (что сделано, то не воротишь, бел.) – Жоля взглянула с лёгкой жалостью. – Ничего, Милушка, попривыкнешь, обживешься. Место тебя на привязи держать не станет. Сможешь ездить куда захочется, но возвертаться придётся сюда.
Теперь Миле стали понятны и странные советы деда Новика про деревяшку, которую она должна найти в доме. Вероятно, дар или сила были спрятаны в ней. По крайней мере так описывалось в сказках и показывалось в кино.
Только она подумала про дом – и он показался за стволами, одинокий и заброшенный посреди неширокой проплешины.
За домом деревья расступались, обнажая унылое поросшее редким кустарником пространство.
– Что там дальше? – контраст с лесом был столь разителен, что Мила поёжилась.
– Да дрыгва же.
– Это что?
– Мокрина. Топь. Гиблые места.
Н-да… Неподходящее для жизни местечко выбрала её бабушка. Или, наоборот – это место выбрало её?
Мила хотела спросить о том у Жоли, но засмотрелась на дом.
Всё было как на фотографии – она даже не стала сверять. И крапива у крыльца, и рассохшаяся дверь с узкой щелью по низу, и ящик с адресом, и окошки, прикрытые окрашенными когда-то ставнями.
К дому почти приросла огромная старая липа. Чтобы обхватить ее в ширину, потребовалось бы несколько человек. На торчащем из ствола сучке болтались обрывки верёвки, и Мила внезапно вспомнила деревянную досочку самодельных качелей и небрежно раскрашенного коника – простую, но любимую игрушку.
Она, маленькая, раскачивалась на качелях и уговаривала коника, чтобы он не боялся, а бабушка сидела на ступенях и увязывала травы в пучки.
Картинка была такая чёткая и яркая, что Мила на миг оказалась внутри неё и ощутила теплоту дерева, и шершавость плохо выструганной игрушки. Чувство покоя и защищённости охватило её и тут же пропало. Оно было как вспышка, как солнечный свет, и оставило после себя горькое сожаление.