Охота на пиранью - стр. 54
– Тьфу на тебя! – отплюнулся Кузьмич, но осторожность удвоил.
И в тюрьму уже не зашел, остался около крыльца, предупредительно распахнув дверь. Охранник тоже не пошел в глубь коридора, встал возле двери. Зато караульный, несший службу возле камеры, вел себя крайне беспечно: мельком глянув на входящих, вновь приник к окошечку, похохатывая и ухая от избытка чувств. Из камеры доносился шум нешуточной свалки. Карабин караульного оказался прислонен к стене, в пределах досягаемости, но Мазур бросаться к нему не стал: изучил уже здешнюю методику, карабин, вероятнее всего, опять без патронов, а даже если и заряжен, жизнь этого усатого и жизнерадостного болвана предметом серьезного торга ни за что не станет – стоит вспомнить, как легко списали в тираж незадачливого Мишаню, будто костяшку на счетах перебросили… Поэтому Мазур, хладнокровнейше скрестив руки на груди, рявкнул:
– Мне что, в коридоре стоять?
Караульный нехотя оторвался от окошечка. Внутри кричали, послышался женский визг, хлесткие удары, что-то со стуком разлеталось по полу – и всему этому аккомпанировал неумолчный звон железа. Догадаться было немудрено.
Ну так и есть – в камере увлеченно дрались. Эскулап и толстяк возились на полу, сплетясь в невообразимую фигуру, молотя друг друга как попало и по чем попало. Похоже, они бы и рады выйти из клинча, но надежно перепутались цепями и распутаться уже не могли. Виктория ошалело металась вокруг, то пыталась помочь благоверному выпутаться – в прямом смысле слова, – то наудачу проезжалась извечным женским оружием, ногтями, по физиономии толстяка, уже украшенного по щекам и лбу несколькими влажно-алыми полосами.
Мазур, обогнув дуэлянтов, запрыгнул на нары и быстрым взглядом оценил обстановку. Одна пластиковая бутылка так и лежала на нарах неоткупоренной – хороши гуси, это они после первой моментально пошли вразнос…
Закурил, созерцая потасовку. Поймал себя на том, что искренне презирает этих людей, а это плохо, это в нем что-то новое прорезалось – с каких таких пор начал с презрением относиться к другим только оттого, что они оказались слабее в нелегких жизненных испытаниях, ибо не прошли кое-какую суровую школу? Положительно, в этом узилище на поверхность души поднимается довольно грязная пена, о наличии которой в глубинах подсознания вроде бы и не подозревал…
– Да помогите же! – отчаянно закричала Виктория, повернув к нему заплаканное лицо.
Мазур вздохнул, неторопливо слез с нар, постоял над звенящей грудой буйной человеческой плоти, набрал в грудь побольше воздуха и боцманским голосом заорал:
– Пр-рекратить! Поубиваю, суки!
Груда не сразу, но распалась – на двух встрепанных и перемазанных кровью мужиков. С угрожающим видом Мазур стоял над ними, пока не остыли, но цепи все еще соединяли их, будто сюрреалистических сиамских близнецов.
– Ну-ка, распутались помаленьку, – сказал он уже мирно. – Вот так… рученьку сюда, доктор, а вы, мсье Чугунков, сделайте пируэт вправо, цепочка-то и размотается… Чует мое сердце, толстый, что ты опять в зачинщиках…
– Я бы вас попросил! – рявкнул толстяк. – Я кандидат наук…
– Люблю интеллигенцию, – сказал Мазур, похлопал его по плечу. – Но если вы, господа интеллигенты, разброд и шатание вносить будете в спаянные ряды заключенных, я на ваши степени и дипломы не посмотрю… Вика, с чего это они так развеселились?