Обвиняется в измене - стр. 27
И хрипло смеется, когда я слишком резко одергивая руку, по инерции разворачиваюсь и мы оказываемся лицом друг к другу.
Я могу сколько угодно открещиваться от своего желания, от того, что этот мужчина тянет меня, словно намазанный медом магнит, но не могу не признать, что в нем тонна какой-то очень мужской опасной харизмы. Один взгляд глаза в глаза, резкая, как бритва, усмешка, от которой у меня подкашиваются ноги, и чтобы не упасть, я слепо хватаюсь за первое, что попадется под руку – его крепкое предплечье.
— Пожалуйста, отпустите. – Я все еще пытаюсь хранить безразличие, но я никогда не отличалась актерским талантами.
— Точно хочешь, чтобы отпустил? – Денис косит взглядом на мои пальцы поверх его руки, а я, вместо того, чтобы отпустить ее, только сильнее вонзаю ногти в кожу. Хочу, чтобы ему было больно, но он только жмурится, словно от приятной ласки. – Любишь царапаться, Одуван?
Хочу сказать, что мне плевать на его попытки увидеть несуществующее, но язык присыхает к нёбу, когда Ван дер Мейер подается вперед, очень нагло, вызывающе, откровенно упираясь в мой живот характерной твердостью.
— Я тоже люблю, когда царапаются. Когда женщина подо мной теряет контроль, заводится, отпускает к хренам всякий стыд и раздвигает ноги, как последняя блядь.
Нужно что-то сделать, пока эта сексуальная энергетика не убила меня, словно приговоренную к смерти на электрическом стуле. Но я не могу пошевелиться. Просто не могу. И Денис это знает, потому что свободной рукой ведет вниз по моему бедру, разворачивает ладонь ребром и без труда проталкивает ее мне между ног. Медленно, но без всякого сопротивления, хоть мне кажется, что я брыкаюсь, как ненормальная, поднимает ее выше и выше, пока пальцы не упираются в развилку.
— Никогда бы не подумал, что буду возбуждаться от вида теплой пушистой пижамки, - говорит он, прислоняясь лбом к моему лбу, шепотом мне в губы, едва касаясь, но почти убивая.
Господи, зачем я киваю?!
Чему поддакиваю? Его одержимости или собственной беспомощности?
— Если бы мы были одни… - Он словно раздумывает, отодвигается, чтобы увидеть мое лицо, и пошло, наглея от собственной безнаказанности, говорит: - Учти, моя маленькая стажерка, я буду очень требовательным, как просил Большой Папочка. Буду требовательным, ставя тебя на колени или раскладывая на столе, или когда ты будешь мне отсасывать, или когда буду вылизывать тебя всю.
Он больной.
И я заражаюсь его одержимостью, потому что от мыслей о его языке у меня между ног хочется…
Я не знаю, чего.
Не хочу пытаться понять, чтобы утром не сойти с ума от того, какой грязной я могу быть с этим мужчиной. Я не такая. Я не хочу свой первый раз в кабинете, с задранной юбкой, с женатым мужчиной, даже если мое тело готово отдаться ему прямо сейчас, просто по щелчку пальцев.
— Если Сашка тебя хоть пальцем тронет – я сломаю ему руки. Имей ввиду, Одуван.
— Вы больной, - бессильно огрызаюсь я.
— Абсолютно, - соглашается он.
А потом, подмигнув, словно какой-то школьнице, отходит, на прощанье почти степенно и заботливо одернув кофту от пижамы.
— Я не сожрал тебя прямо сейчас только потому, что одного раза мне явно будет мало. И прежде, чем ты кончишь подо мной, на тебе не останется места, которое я не попробую губами, зубами и языком. Думай об этом, Одуван, когда будешь выбирать трусики в своей первый рабочий день.