Обращение в слух - стр. 36
– Значит, клюковку ты для себя приберёг? – насмешливо спросила Анна.
«Конечно!» – подумал Федя не без досады.
– Ну что ты! – усовестил жену Дмитрий Всеволодович. – Я – оле-оле…
– Ты блондинка?!
– По сути-то, я мягкотелый… такой, ненадёжный…
– Эм. Ты меня удивил, – сказала Анна, с интересом глядя на своего мужа. – А кто у нас Федя?
«Аu lait, мягкотелый… Нет, au lait уже занят. Что же Белявский оставил? Неужто фейерверк с клюковкой? Не может быть!..»
– Фёдор… я полагаю, что «пэн компле». Много разного. Всякие семечки, разные – есть побольше, поменьше…
Федя почувствовал благодарность. Почувствовал, что его оценили. Ещё отчётливей понял, насколько он всё же соскучился по такому лёгкому, необязательному разговору по-русски – и восхитился тем, как Белявский, при внешней бесцеремонности, всем ухитрился сказать что-то приятное – в сущности, из ничего!
– Закончена дегустация «пэн»! Вкусовые сосочки попрятались в защёчные мешочки!
«Нет, всё-таки симпатичный он человек, симпатичный…» – подумал Федя. А Дмитрий Всеволодович, будто услышав Федины мысли, перегнулся через стол и потрепал его по плечу:
– Ну что, «пэн»?
– Пэн.
– А «хлебное поле» как будет?
– М-м… Сhamp de pain?..
– Шамдёпэн… А-а, конечно! Шамзэлизэ[16]! Поля! Шам дё пэн…
– Да, но всё-таки сhamp de pain обычно не говорят. «Хлебное поле»?.. Скорее «пшеничное поле», le сhamp de blé…
Дмитрий Всеволодович сделал широкий жест, изображая простор или сеятеля.
– Шам де пэ-эн-н… А посередине – угадайте кто?
– Кто?
– Пэ-эн… пшени-ица… пле-евелы… а посередине – каменная баба!
IV. Рассказ о юном враче
Когда я работал медбратом в институте Склифосовского (это ещё старая территория, где Шереметевский дворец), клинические корпуса были на улице, а подземных переходов не было: больных через улицу на таких железных каталках возили в операционную и обратно. Я работал в торакальной хирургии…
Где-где?
Отделение неотложной грудной хирургии. Там концентрировались больные с раками пищевода, с перфорациями пищевода: кто-то кость проглотил, у кого-то химический ожог… Тяжёлые были больные. С раками пищевода – им разрешали всё кушать – икра разрешалась, коньяк… Заходишь в палату – они лежат весёлые, поддатенькие, у них прямо в тумбочке… в общем, всё разрешалось.
Я работал медбратом, мне надо было делать уколы. У меня список больных: шестьдесят человек в отделении. Я должен им шесть раз в день по миллиону единиц пенициллина. Шесть раз в день шестидесяти больным…
То есть триста шестьдесят уколов.
Да. Я прихожу, набираю шприцы… раньше были не одноразовые, а многоразовые шприцы. Набрал шестьдесят шприцов… ну, не шестьдесят, меньше, конечно, – но сколько есть: вот такая батарея шприцов, иголок…
Девчонки увидели, спрашивают у меня: «Ты куда это собрался такой красивый?»
Я говорю: «Уколы делать».
Они смеются надо мной: «Вот, студент! Да ты до завтрашнего дня не сделаешь эти уколы».
Я говорю: «А как же… А как же надо?»
Они объясняют мне: «Очень просто. Разводишь двадцать миллионов единиц пенициллина в двадцатиграммовый стеклянный шприц. Больных – шестьдесят. Значит, хватит с тебя три шприца. Три шприца ты разводишь, и берёшь с собой большой лоток с иголками. Подходишь, одеваешь иголку, миллилитр вводишь одному больному – иголку сбрасываешь. Одеваешь другую иголку – вкалываешь другому, снова иголку сбрасываешь. То есть ты тремя шприцами обслуживаешь шестьдесят человек».