Оборотни Эдинбурга. Рыбка для медведя - стр. 37
Хотя сначала я не отрываясь смотрела на его руку, на все эти рисунки татуировок, которые были у него по всей правой руке, зацепилась взглядом за словно отпечаток лапы, может даже медвежьей, чуть ниже плеча, потом какой-то странный узор, очень похожий на какой-то шифр, не иначе, как египетские иероглифы, только там были не деревья, фигуры животных, знаки какие-то, но они тоже слились в моих глазах во что-то единое, когда его пальцы попали между моих ног, вторглись между, даже не предполагая, что я зажмусь, что я буду сопротивляться, а я… попыталась, но только тогда он потянул меня к себе, его дыхание обожгло мою кожу, потом губы накрыли мои.
Я бы осталась в этом мгновении. Плохая, скверная, бесстыжая Маккензи… я хотела быть плохой, хотела, не понимая причин, не желая осознавать, отдаваясь этим жутковатым, пугающим ощущениям — я его не знаю, вообще, этого мужчину. Я отдалась ему, я сейчас позволяю ему делать с собой такое, что делать нельзя, а мне страшно, что он остановится, потому что вот тут и вот-вот… и я рассыпаюсь снова от его прикосновений там, где надо и так как мне надо.
Вытащив меня из ванной, вытерев полотенцем, Сеймур взял меня на руки и отнёс в комнату.
— Голову мне выключаешь, — прошептал он мне на ухо, а я кажется специально искала его губы, там у шеи, у уха, чтобы почувствовать их прикосновение, чтобы снова ещё немножечко умереть.
И я так хотела увидеть его, но открыв глаза, первое, что увидела это полотенце. И я невольно заливаюсь краской стыда, слышала, как мама шипит мне, когда я вернулась как-то после прогулки с мальчиком позднее положенного:
“Какой позор, Мейси, какой позор! Не так я тебя воспитывала! И уж будь любезна, дорогая, если тебя угораздит — заниматься сексом у мужчины дома или в каком-то мерзком месте, вроде машины или упаси боже отеля, грешно и мерзко!”
И я вспоминаю рассказы о каре и кровотечении, которое меня сметёт, обязательно… почему? И ведь мама не была особо верующей, но вот это — этим она стращала меня всё время после смерти папы.
— Эгей, — присвистнул Сеймур. И я подняла на него глаза, увидела внимательный, изучающий меня взгляд. — Что там в голове у рыбки моей щёлкнуло? — спросил он и я понимала, что врать ему нет смысла. И это тоже было загадкой для меня.
— Все поймут, — почему-то прошептала я, переводя взгляд на полотенце, потом на него.
— С чего ты взяла? — озорно поинтересовался он.
— Мама говорила…
— Маккензи, — прервал он меня, — твоя мама быть может была замечательной женщиной, я не спорю, не знаю ничего о ней, и обижать её не хочу, потому что очаровательная рыбка у неё дочка. Но, чтоб ей там, где она есть, пенделя отвесили за то, что она тебя с таким отношением к воде и морю умудрилась отправить на остров Хой, на двух, дьявол меня забери, паромах туда, а потом обратно, чтобы понимаете ли прахом там её всё засыпать! Плевать, на то что она тебе говорила, вообще! Ясно? Видала какой от меня след остался на простынях? — и Сеймур показал мне то, чего я не заметила, когда встала.
Там было кровавое пятно от повязки на его спине. Рана никак не хотела заживать.
Я растерянно уставилась на мужчину перед собой.
— И что теперь? — поинтересовался Сеймур, ухмыляясь со всем, как я теперь точно понимала, свойственным ему разгильдяйством.