О красоте - стр. 42

– Извини, дружок, подожди минутку.

Леви свернул наушники на сторону.

– Что?

Вроде бы после стольких усилий, потраченных на вставание и подзывание Леви, ей полагалось сказать что-нибудь эдакое: у меня в доме пожар, не могу снять с дерева кота. Не тут-то было.

– С тобой все в порядке? – спросила она. – Выглядишь ты неважно.

Леви вернул наушники на место и продолжил путь, но женщина по-прежнему делала ему знаки. Он снова остановился, снял наушники и вздохнул.

– У меня был тяжелый день, мэм, так что если вам ничего не нужно… Может, надо помочь? Внести вещи?

Между тем женщине удалось подобраться поближе. Она преодолела две ступеньки и вцепилась обеими руками в перила, чтобы не упасть. Костяшки у нее были серые и пыльные, а на венах можно было драть басы.

– Так и есть. Ты ведь рядом живешь, да?

– Что, простите?

– Думаю, я знаю твоего брата. Это, наверное, он, кажется, он. – Когда она говорила, ее голова слегка тряслась. – Нет, точно он. Нижняя часть лица у вас одинаковая. У тебя такие же скулы.

С точки зрения Леви, у нее был кошмарный, смешной акцент. В его мире черные были горожанами. Островитяне и провинциалы представлялись ему диковиной, полумифическим пережитком прошлого. Чем-то вроде Венеции, в которую их возил Говард: Леви не мог избавиться от чувства, что этот город со всеми его жителями – сплошное надувательство. Не бывает городов без асфальта. И что это за водное такси? То же недоверие он питал к фермерам, к людям, которые что-нибудь плетут или вышивают, и к своему учителю латинского.

– Ага… Ну я пойду, ладно? У меня дела и… Вы бы не вставали, мэм, упадете же… Счастливо.

– Стой!

– Ну что такое?

Леви подошел к ней, и женщина сделала нечто фантастическое: схватила его за руки.

– Интересно, какая она, твоя мать?

– Мама? Вы о чем? Вот что, мэм, – сказал Леви, высвобождая руки, – вы меня с кем-то путаете.

– Я к ней как-нибудь зайду. Она, должно быть, очень милая, если судить по детям. Шикарная женщина, да? Почему-то я представляю ее шикарной и деловитой.

Мысль о шикарной и деловитой Кики заставила Леви улыбнуться.

– Не знаю, о ком это вы. Моя мама вот такая… – Леви растянул руки поперек крыльца. – И чуть не воет от скуки.

– Воет от скуки… – повторила та, словно ей сообщили что-то сногсшибательное.

– Ага, вы с ней похожи: у нее тоже крыша слегка набекрень, – пробормотал Леви, понизив голос, чтобы старуха его не услышала.

– Признаюсь, мне тоже скучно. Они там внутри распаковываются, а я сиди на крыльце. Правда, я сейчас не в лучшей форме, – поделилась она с Леви, – да еще пилюли, которые я пью… после них я так странно себя чувствую. Все это меня угнетает – я люблю быть в гуще событий.

– А… Знаете, мама устаивает сегодня вечеринку – может, заглянете? Потрясете костями и все такое. В общем, приятно было с вами поболтать, но мне пора – вы только не волнуйтесь. И на солнце вам лучше не сидеть.

Как это нередко бывало, песня, звучавшая в наушниках Леви, кончилась, едва он толкнул калитку дома номер 83 по улице Лангем. Нынче вечером фамильное гнездо показалось Леви нереальным: неужели он здесь живет? Дом Белси был великолепен. Он тонул в солнечном свете. Солнце ласкало дерево и ослепляло окна золотом своих отражений, солнце заливало дерзкие багряные цветы, которые выстроились у передней стены, жадно впивая его каждой клеткой. Было двадцать минут шестого. Вечер обещал быть чувственным: теплым и уютным, в меру прохладным, чтобы ты не взмок. Леви представил, как готовятся к нему девушки по всей Новой Англии: раздеваются, принимают душ и вновь одеваются – в свежую, женственную одежду; чернокожие жительницы Бостона выпрямляют волосы и смазывают ноги маслом; в ночных клубах метут полы, бармены приходят на работу, а диджеи еще дома – отбирают, стоя на коленях, пластинки и складывают их в свои массивные серебристые контейнеры. Однако эти, обычно столь пленительные, картины тускнели и горчили при мысли, что вся компания Леви на сегодня – толпа белых людей в три раза старше его самого. Леви вздохнул и медленно описал головой круг. Внутрь идти не хотелось, и он остался стоять на садовой дорожке, на полпути к дому, свесив голову и подставив спину заходящему солнцу. Кто-то украсил петуниями подножие бабушкиной скульптуры, метровой каменной пирамиды в передней части двора, обрамленной двумя американскими кленами. Их стволы и ветви были увиты еще не зажженными гирляндами.