Но именем твоим… - стр. 22
– Вы полагаете, что Беата могла….
Старый шляхтич пожал плечами.
– От воспитанницы наследницы Борджиа всего можно было ожидать. Беата отличалась удивительным небреженьем к нравам и обычаям, издревле жившим на Волыни, единственной ценностью она полагала собственные удовольствия и наслаждения, а для их удовлетворенья требовались деньги. И ради денег она готова была на всё…. Князь Василий видел свою невестку насквозь. И предложил ей уберечь её маёмосць без душегубства. В этом случае все оставались при своих интересах – Беата продолжала властвовать над своей дочкой, навечно похоронившей своё будущее в кровавой бойне в Лысой-над-Лабой, сын Гальшки обретал жизнь, а Его Милость князь Острожский – живую память о своем друге, бесчестно убиенном в Богемии, в лице этого мальчика. Ну а Гальшка…. Гальшка обретала право на новый брак – хотя, положа руку на сердце, не думаю, что она в нём нуждалась. Пани Янина говорила, что юная княгиня так и осталась верна своему павшему мужу, и до конца своих дней звала его по ночам, мечась во сне….
Собеседники примолкли. Затем межевой комиссар спросил:
– Как я догадываюсь, младенец был отправлен на Волынь вместе с пани Яниной?
Старый шляхтич кивнул.
– Да, осенью, на Покров. У Гальшки не было молока, Беата наняла двух кормилиц, посему расставание с малышом для юной вдовы было хоть и трагическим, но все же не таким душераздирающим, как это бывает, когда младенца отрывают от материнской груди…. Пани Янина рассказывала, что ребёнка, кормилиц, её и трех гайдуков для охраны Беата самолично отправила в путь задолго до рассвета, пока Гальшка спала в своей горнице. И что было далее в доме Беаты – она не знает… Гальшку она встретила через двадцать лет, в Дубно, куда вдову князя Сангушко привёз Януш Острожский. Пани Янина, плача, призналась мне, что Гальшка не узнала свою старую няньку и вообще более походила на блаженную, ушедшую от нашего мира….
Межевой комиссар тяжко вздохнул.
– Я помню эту историю, Эльжбету несколько раз пытались выдать замуж, её мать запуталась в своих матримониальных авантюрах и окончила жизнь в каком-то спишском замке….
– В Кежмарке. – подсказал старый шляхтич.
– Да-да, в Кежмарке, тогда как раз был очередной спор за Спиш с цесарцами….
– Спор по поводу Спиша и посейчас не окончен, но, смею заметить, после провала попытки эрцгерцога Максимилиана сесть на польский стол цесарцы согласились с тем, что Спиш польский…. Но мы сейчас не об этом.
– Да, пане Славомиру, простите великодушно, просто любое упоминание о замках Спиша у меня, как у подскарбия, будит старую рану. Все же тридцать три тысячи коп пражских грошей – это сегодня, почитай, сто тысяч коп грошей литовских, или, если по-новому, сто двадцать тысяч злотых, ежели личить по баториевой стопе, на эти деньги сейчас пару воеводств можно купить….
– Забудьте, пане Стасю, об этих деньгах, не для того их брал Жигимонт Люксембург, чтобы его наследники их нам вернули…. Удовольствуйтесь тем, что Спиш ныне навеки польский, и успокойте свою мятущуюся душу. И я продолжу, с вашего позволения…
– Да-да, пане Славомиру, явите божескую милость, продолжайте свой рассказ. Сын Эльжбеты был вывезен на Волынь, в Гусятин, как вы утверждаете?
– Так мне поведала пани Янина Лисовская, и я склонен ей верить. Иначе очень трудно объяснить, как сын какого-то гусятинского подстаросты вдруг сделался ротмистром надворной хоругви Его Милости князя Василия, обойдя многих заслуженных шляхтичей. А если добавить к этому, что настоятелем дворового храма Острожских стал Демьян Наливайко, старший брат Северина – то иного объяснения, чем скрытое родство, я придумать не в силах…