Ниенна. Берендеево проклятие - стр. 53
Ингвар в ответ хмыкнул – больно надо, мол, но на щеках его вспыхнул смуглый румянец:
– К девкам – по желанию. Ты мужик взрослый, сам в этих вопросах решишь, как быть. Правда, подсказать, куда лучше наведаться, не смогу, сопроводить – тем более. У меня одна женщина уж три года почти. И надеюсь, она таковой и останется до конца дней. А теперь давай передохнём хоть половину часа. До сих пор тяжко после вчерашнего, устал я что-то брести.
С этими словами кузнец спустился к речке ополоснуть ладони после обеда, затем вернулся, лёг на траву, положив здоровую руку под голову, и задремал. Громобой подумал – и растянулся неподалёку. Путь неблизкий, а мало ли, как дорога повернётся?
«Говаривал один из человеческих генералов: мол, вдруг завтра война, а я устамши? – лениво думал берендей, засыпая. – Вот и мы вздремнём, вдруг ещё удастся по пути ырку изловить и башку ему своротить набок? Может, и проклятие сразу спадёт…»
Засыпал он медленно, втягиваясь в неведомый водоворот, липкий и сладкий, будто патока. Страшно не было, любопытно – тоже. Громобой чувствовал, что устал: от невозможности выспаться вторую ночь, от пешей дороги – и чего тайными тропами не отправился, умеет же! И от непонятой маеты, что вцепилась змеёй-медянкой в сердце.
А вынырнул резко, будто от удара под дых. Вскочил с земли, ещё сонный, с тяжёлой головой, судорожно хватая воздух. Рот пересох, будто накануне солёной рыбы поел и пенным хмелем сверху залил.
Ингвара рядом не было. Вещи валялись, а колдун как сквозь землю провалился. Остатки сна будто ветром сдуло. Берендей заозирался по сторонам – и вдруг услышал плеск около речки, где накануне ловил карасей. Громкий, словно человек споткнулся и упал прямиком в воду с высоты своего роста. Громобой повернулся в ту сторону – и с ужасом услышал ещё кое-что.
Пение, нежное и трепетное, словно пёрышком ласково по горлу провели. Смех, что серебряными монетками ссыпался в шёлковый подол женского платья.
От ужаса волоски на здоровенных ручищах встали дыбом. Не за себя – вкрадчивая тварь ничего ему не сделает, а вот колдуну, чистокровному человеку… Громобой рванул к реке так, что поскользнулся в жидкой грязи, которая вдруг появилась на тропинке меж кустами, и едва не упал. Но на ногах удержался.
Так и есть. Мавка качалась на поверхности воды, выпятив вперёд прельстительную обнажённую грудь, едва прикрытую волосами. Личико нежное, даже не девичье – почти дитячье. Пухлые губки, большие глаза, мерцающие водными бликами. Протянутые к мокрому насквозь кузнецу беленькие ручки, полупрозрачные, почти восковые.
Ингвар медленно брёл к ней, то и дело скользя по мокрым камням на дне и едва не падая.
– Льдинка моя, – звал он растерянным голосом. – Почему ты так глубоко забралась?
– Поиграть хочу, – мавка рассмеялась звонкими колокольчиками. – Сердце моё, ну же, я жду тебя!
И тогда Громобой заревел так, как никогда в жизни не ревел. Небось, выйди он на площадь столичного Ахенбурга – рык было бы слышно аж в королевских покоях.
– А ну, пошла прочь, падаль!
Ингвар вздрогнул и замер на месте. Растерянно обернулся, взглянул на ощерившегося берендея, затем на водяную девку – и с криком отшатнулся назад.
Тварь в ответ обнажила мелкие острые зубы:
– Врешшшшшь, не уйдешшшшшь! – зашипела она, хлопая по воде ладошками. Пальцы её вмиг удлинились чернющими, лаково блестящими когтями.