Ниенна. Берендеево проклятие - стр. 39
«Ты будешь гордиться мной, льдинка, – думал он, и нежность невольно растекалась внутри, щекотала одуванчиковым пухом. – Тебе муж-герой всяко подходит больше, нежели неумёха, который с одной злобной бабой побоялся совладать».
Калитка, что вела к Радмиле во двор, была приоткрыла. Ингвар прислушался – в доме тишина, лишь в одном из окошек загадочно поблёскивал свечной кристалл. Хвала богам, других полуночных гостей сегодня Радмила в гости явно не ожидала.
Он торопливо, на всякий случай, прочитал под нос охранную молитву Всеблагому Левию, поднялся по рассохшимся ступенькам крыльца к двери и осторожно постучал.
Его словно ждали – дверь тут же со скрипом отошла в сторону.
– Знала, что придёшь, – усмехнулась Радмила, стоящая на пороге. – Все вы сначала лаете меня перед друг другом, поносными словами оскорбляете, а потом приходите в ночи, крадучись, как сорванцы нашкодившие.
До чего же бесстыжий у неё оказался вид! Платье из тяжёлой струящейся ткани, похоже, что аксамитового бархата, практически до пят, зато с короткими рукавами и таким открытым воротом, с которым в приличный дом Ахенбурга женщину ни за что бы не пустили. Молочно-белые пухлые плечи мерцали в полумраке, словно присыпанные жемчужной пудрой. От неё пахло пыльными розами вперемешку с цветами попроще, а ещё – только что потушенными восковыми свечами.
«Неужто и впрямь ритуал проводила? – забегали в голове скользкие, как угри, мысли. – А если призвала нечисть похлеще волкодлака? Ниенна ведь говорила, что умруна поднять по глупости любой человек может. А коли не по дурости, а сознательно, так, поди, и чудище какое поганое из-за Кромки приведёшь…»
Но отступать было некуда. Вот сейчас струсит – и сам себя уважать до конца жизни перестанет. Ну и пусть чудище, в его силах избу подпалить с двух щелчков пальцами и удерживать огонь, сколько надо. Погорит мерзкая баба вместе с тем, кого призвала, а с ним самим всё равно ничего не случится.
Поэтому Ингвар лишь усмехнулся: мол, правильно всё сказала, – и сделал шаг в дымную, пахнущую мёдом и пылью темноту избяных сеней.
Внутри было жарко, аж дышать нечем. Куда взгляд ни кинь – сундуки расписные, доверху набитые бабьим тряпьём. У того, что стоял ближе всех, крышка была откинута, и на меховом кожушке, расшитом бисером, поблёскивали жемчужные нити. Жемчуг крупный, один к одному, а брошен небрежно, будто надоевший.
Зато скатерть на столе постелена неопрятно, неровно, шерстяная бахрома по краям сбилась едва ли не колтунами. Печка давно не белёна, на загнетке горшок с присохшей к краям кашей. Ингвар прищурился и разглядел в полумраке, что пол тоже метён абы как: середину худо-бедно загребли, а в углах грязь.
«Где же тут искать следы колдовства? – лихорадочно соображал кузнец. – А ежели в сундуке она артефакт спрятала? В жизни с наскока не догадаешься».
– Ты бы хоть окошко открыла, жарища, как в пекле, – сказал он вслух. – И где твоя тётка-приживалка, что самовар обещалась поставить? Я и конфет столичных принёс, думал, чаем угостишь.
– А как же, угощу, – Радмила смотрела на него странно, будто не мигая. Глаза её, обычно зелёные, при скудном сиянии свечного кристалла казались чёрными, бездонными. Поневоле поверишь в злую ворожбу: экая ведьма стоит! – Приживалку я отпустила, зачем нам свидетели? Невесте твоей доложат ещё. Окошко по той же причине закрыто. Могу и распахнуть, но, если кто услышит, что ты у меня в гостях, потом не плачься, когда некромансерка проклятье срамное на тебя наложит за измену.