Ниенна. Берендеево проклятие - стр. 20
– Хорошо, – вздохнула Ниенна. – Надеюсь, так оно и будет. А теперь пойдём завтракать, там Услада, наверное, самовар по второму разу кипятит уже. И котомку с домашней едой нам в дорогу собирает.
– Тогда выдвигаемся скорее, пока тётушка не уложила нам в сумку половину холодильного сундука, – рассмеялся тихонько кузнец и потянулся за рубахой, что висела на спинке стула.
За день до этого
В заповедном уголке Глуховых лесов, в берендеевом краю, в высоком тереме царя Михайлы с утра дым стоял коромыслом. Даже старая нянька Потапиха приволоклась под двери – послушать, чего мужики неугомонные удумали. Выписала вертевшимся под ногами мальцам по щелбану сухонькими пальцами, чтобы расступились и дали дорогу, и приникла ухом к замочной скважине.
Но так ничего и не услышала. Не запер Михайло словом заговорным двери и окна, не повелел стенам сомкнуться так, чтобы ни единой щёлки не осталось. Не затянул окна и двери сплошным дубовым полотном, чтобы не дать никому выйти, пока дело не решится. Он просто и вульгарно заложил скважину для ключа бумажкой. Ну точно человек! Потапиха крякнула от злости, будто больная утка. Вечно от этих людей проблемы! Царь как вернётся из большого мира, так сам не свой ходит. И привозит всякую пакость – то книжки со срамными картинками, то леденцов разноцветных, от которых мальцы, ещё до первого оборота не доросшие, самой натуральной медвежьей болезнью маются.
А намедни тулуп привез модный, из самого столичного Ахенбурга. Короткий, едва пуп прикрывает. Потапиха так и ахнула: вы чего, мол, удумали, вашество? Никак медвежья шкура надоела, захотелось ходить, словно кошка лишайная?! А он только посмеялся. Совсем, говорит, нянюшка, ты понимать важное разучилась. За людьми, мол, будущее, и идеи их надо собирать и во благо себе использовать. И пообещал её саму в Ахенбург через месяц свезти, зубы новые у чародеев вставить.
Нянька едва не обмерла со страху, понадеялась, что шутит. Как оказалось, шутил Михайло лишь насчет няньки. А вот столица всё не давала ему покоя, раз удумал то, что предки осудили бы всенепременно. Отправить в большой мир решил юного Громобоя, сыночка своего брата младшенького! Дитя неразумное по берендеевым меркам, двадцати пяти зим не стукнуло, ещё и болезное, даром что вымахал крепче и выше некоторых полнокровных сородичей. А оборачиваться не могёт, хоть ты тресни. Один раз только удалось медвежонком стать, по малолетству, когда отец на его глазах едва не погиб в стычке с Серохвостыми, чтоб у них задницы поотваливались. Перекинулся и бросился на подмогу, потом пластом седмицу лежал. Едва назад в человеческое тело возвернулся, и с тех пор ни-ни.
А ведь говорила Потапиха, что не беда это. Ну, не могёт оборачиваться, пусть живёт, как получается. Девка из местных за него ни одна не пойдёт, конечно, за ущербного, но мог бы украсть невесту из человеческой деревни. Отец его женился же на такой, не постыдился. А Громобой губы надул, как дитя малое, и заявил, что отец его по большой любви браком сочетался, и ему, сталбыть, не меньшее счастье надобно. А какое уж тут счастье, когда женка-то родами померла? Третий десяток Милован бобылем жил, сына в одиночку растил, так и не женился больше.
А всё люди виноваты, придумали енту любовь окаянную, через неё и честным берендеям жизни нет! И магию придумали, а Михайло и рад, дурак старый. Дескать, вылечат чародеи Громушку, начнёт он оборачиваться в обе стороны легко и свободно.