Невероятное рядом. Сборник поэзии и прозы с мистическим сюжетом - стр. 21

Но, Даня, это еще не все. У Карачуна-то есть свита. Наморозит он всякого зверья, там, птиц, змей, лосей, даже косолапых, даже людей. Умерев, они превращаются в лед, встают и пополняют свиту Карачуна. Куда идут ледяные мертвецы, туда и несут на плечах своего барина – Карачуна. Далеко глядит Карачун, до только слеп он и глух. Жертву он чует. Когда живая душа чувства какие начнет испытывать Карачун может учуять ее.

Ненависть – сильное чувство, наверное, самое сильное. Может страх или любовь сильнее, да только проверять я того не хочу. Так вот, как в городе том, если много живых душ наполняются этими сильными чувствами, Карачун тут как тут, всех переморозит. Приносит он зиму, да не только. Несет он с собой еще и безумие – чем ближе подходит, тем больше с ума жертвы его сходят, чтобы можно их лучше почуять. А ледяные мертвецы в том еще пуще помогают. Завидят они, скажем, страх и испужавшегося еще больше напугают. Почувствуют ледяные несчастного жениха, выйдет тогда из толпы ледяная красавица, похожая на ту, что сердце несчастного разбила и бродит вокруг него, томным взглядом сверлит, морозит взглядом тем. И ведь не сможет парень отличить подмены, поверит, да слезы горькие лить, просить вернуться. Все с ума сходят.

Так и не заметили жители того города, что Карачун пришел к ним. Город погиб. Немногие сбежали. Вот поди и Алес наш того… замерз, однако того я уже не знаю.

Дед умолк.

– Деда, ты все, что ль?

– Так.

– Вот ты, деда, сказочник! – Последний рассказ испугал не на шутку. Ребенок хотел, чтобы никакого Карачуна не существовало.

– Ладно, Дань, спи давай, а то разозлишь меня и Карачун придет. – дед рассмеялся.

– Так ведь Карачуна нету, правда?

– Конечно нету, спи давай.

Проковыляв к кровати, дед выпрямился. Поцеловал внука в лоб, тихонько вышел и закрыл дверь. Только дед прислушался обратил внимание, что шум от прялки только утих, как встретил бабку.

Остановившись в дверном проеме, пожилая дама в тонком платке и белой рубашке, скрывавшей ее фигуру, скрестила руки. На вид ей было лет шестьдесят. Опершись на одну стенку, с недоверчивым прищуром она обратила свои ясные голубые глаза к мужу.

– И чего это ты мальца так долго держишь? – Она оценивающе оглядела деда с головы до пят.

– Нин, не начинай.

– А что ты ему сказывал? Думаешь я за машинкой-то не услышу?

– Нин, ну не могу я так. – Дед развел руками, прогнусив «ну не могу» – Решительно не могу. Не мог не рассказать и все тут – Старик виновато, словно напакостивший пятилетний ребенок, потупил взгляд в пол.

– Зачем ребенку такие страсти знать? А? Лучше бы потешку какую спел, да частушка матерная и то лучше.

– Нин, ты ведь знаешь медве… косолапые очень семейны. А что если же и этот… по сыну соскучится… нужно же Даньку предупредить. – быстро протараторил дед.

– Так до конца бы все и рассказал ему.

– Дай Боже не придется. Може Карачун убил Алеса… – задумавшись, дед добавил – …это лучше для всех.

Воцарилась молчание. Грозный взгляд задрожал, а на глазах проступили слезы. Дед стоял, словно ждал, чтобы жена отпустила спать. Он переводил взгляд на нее, потом на свои стопы, на висящее на стене ружье и опять на нее.

Не выдержав он тихонько подошел и обнял Нину.

– Хватит слезы лить. Что свершилось, того не воротить.

Казалось, Нина вот-вот заревет. Слезы уже растекались по сети морщин – бороздок, орошая высушенную годами старческую кожу. Она сняла платок, утерлась. Жиденькие седые волосы редкими локонами сильно старили ее. Теперь она выглядела на семьдесят, может больше.