Непорочная для Мерзавца - стр. 35
«Все» - это она и Анечка, которая всюду следует за матерью, словно привязанная. И я не знаю, для чего она здесь, потому что, если в ее голове есть хоть капля здравого смысла, она будет держаться от меня подальше не только сейчас, но и всю оставшуюся жизнь. И от словосочетания «замуж за Габриэля Крюгера» будет плеваться, как монашка на сатану.
Но мать избавляется от нее, видимо справедливо оценив мое эмоциональное состояние как не подходящее для сватовства. Анечка на полусогнутых – мне ее правда почти жаль – вдоль стенки пятится к двери и выходит, писклявым голосом пожелав моей матери хороших снов.
— Ты хоть представляешь, как выглядишь? – жужжит мать, глядя на закрывшуюся за своей протеже дверь. – А она, между прочим, идеальная пара: красивая, глупая, с хорошим приданым и явно без замашек на место главной в семье. Ничего лучше ты себе не найдешь, или я совсем не знаю своего сына.
— Ты, может, и свечку над нами подержишь? – грубо огрызаюсь я.
Но это же Валентина Рязанова-Крюгер – ее невозможно расшатать или вывести из себя. Это не баркас, который утонет в малейшем шторме, это непотопляемый Ноев ковчег нашей семьи. Может быть отец застрелился не из-за долга, а просто потому, что хотел хотя бы сдохнуть не по ее указке?
— Ты заставил ее признаться? – Мать игнорирует мой вопрос и скрещивает руки на коленях с видом человека, который настроился на длительные переговоры. – Как это было? Что она сказала?
— Правда думаешь, что я хочу обсуждать это с тобой? – Я трясу головой и иду в ванну.
Зеркало уже поменяли, персонал гостиницы сработал, как часы. И в этом зеркале на меня смотрит разбитая рожа с заплывшим глазом. Давно меня так не отделывали. Кажется, последний раз так прилетало еще в школе, когда на Рафа наехал со своими быдловатыми дружками сынок местного нефтяника, и мне, как старшему, пришлось вмешаться. Получили мы тогда оба, но тех уродов отделали по первое число.
Я смываю кровь, пока вода не становится бледно розовой, потом сжимаю зубы, задерживаю дыхание – и вправляю нос. Еще одна отцовская наука. Из глаз хлещут искры, но зато хоть снова становлюсь похож на человека.
Зачем я ее поцеловал?
Проклятье!
Мать так и сидит в комнате и нетерпеливо покачивает ногой.
— Я спать иду, а ты можешь спать на коврике. Никаких откровений на ночь глядя для любимой мамочки, - ерничаю я, демонстративно щелкаю выключателем и закрываюсь в спальне.
Она уходит через минут десять: спокойно, без громкого хлопка дверьми вместо пожеланий спокойной ночи.
Я перекатываюсь на спину, смотрю в потолок и пытаюсь не думать о том, что даже выставленный на низкую температуру кондиционер все равно не может потушить бушующий во мне пожар. Меня словно подожгли и оставили тлеть, и каждая мысль о Кире – словно меха, вмиг раздувает пламя до высоты кельтского костра. Она же тощая, бледная, вся какая-то совершенно нескладная и выглядит затравленным в углу кроликом, который от страха может отгрызть себе лапы. Она – воплощение всего, что меня отворачивает в женщинах. И даже ее криптонитовые глаза мне глубоко противны, но именно сейчас они смотрят на меня с потолка из-под светлых ресниц. И я в сердцах швыряю туда подушку, чтобы избавиться от наваждения, но это ничего не дает, разве что взгляд становится еще зеленее, отчего рот снова наполняет вкус поцелуя.