Нелюбушка - стр. 6
Столько времени… сутки явно прошли, раз губа ноет как уже подживающая, а слабость – словно я провалялась в отключке несколько дней.
Удар, удар, еще один, будто вбивают сваи. И муха. И где-то вопит петух. Свернуть бы ему шею.
– Сколько я здесь?
– Да с того вечера, как приехали, барышня. И дохтур были, – повторила девка, подошла к двери, прислушалась, повернулась ко мне и кивнула чему-то своему. – Я быстренько до кухни схожу, только, барышня, барыня приказали вас за ворота выгнать, как очнетесь, так что сидите тихонечко, как бы дальше беспамятная, а уж Агапка что даст, то даст… репу, а то и овес пареный. Дохтур сказали, кушать вам надо. Мясо бы лучше, да где его взять? Так вы лежите, я скоро обернусь.
Она взялась за ручку двери, я замотала головой, с удовлетворением отметив, что меня уже не мутит, стены не расплываются, а муха все еще жужжит, да и пускай. Кто бы этот «дохтур» ни был, дело он свое, на мое счастье, отлично знал.
– Стой. Поди сюда, сядь.
Девушка не посмела возразить, подошла к кровати, но не садилась, и я в нетерпении похлопала по грубой дерюжке, которой была укрыта.
– Садись.
– Как можно, барышня?
– Сядь, я сказала! – рявкнула я, но тут же пожалела – бедняжка сжалась, будто я собралась ее бить. Губа закровила сильнее, я безропотно приняла к сведению подзатыльник от высших сил и зажала рот рукавом. – Садись, ничего не бойся.
Девушка с опаской села на самый краешек узкой кровати, и неподвижная изувеченная щека оказалась прямо передо мной. Девушка не стеснялась, но ей не хотелось смущать меня своим уродством, а я, нахмурив брови, потому что это была единственная доступная мне сейчас мимика, неразборчиво пробормотала из-под рукава:
– Кто тебя так?
– Барыня, барышня. Кто еще? Я же другой раз сразу после вас сбежала, а как поймали, барин меня всю ночь в хлеву на коленях на горохе продержали да насчет пяти плетей распорядились. После третьего раза барыня пятьдесят плетей дать приказали, а едва отлежалась я, позвали к себе, за волосы ухватили и щипцами сожгли. Меченая, значит, чтобы больше не бегала.
Я не любила театр, да и кино, за лишний надрыв, за гипертрофированность. Невероятно красивая девушка, сидевшая рядом со мной, говорила о случившемся так, словно она была одна из многих, и, может, на фоне прочих ей еще повезло. Ни злобы, ни отчаяния, ни жажды мести – всего, чем так любили закармливать зрителя, противопоставляя славному, но очень бессмысленному героизму постное смирение и являя его худшим из всех пороков. А что могла, по мнению сценаристов, эта красавица – убить барыню, поджечь дом, повеселиться с разбойниками в лесу, попасть в острог, бежать с каторги, но в итоге лишиться жизни всему миру назло? Осуждать ее покорность мог только тот, кто ни разу не умирал сам, а я теперь знала о смерти более чем достаточно.
– А куда мне бежать, да и зачем, Антипку моего барыня лукищевскому барину продали, а тот его затравил… медведем.
Я захлебнулась собственным мысленным монологом.
– Что?.. – выкашляла я, а девушка улыбнулась сквозь слезы, и в мученической улыбке было столько сочувствия избитой барышне, что я сама еле удержалась, чтобы не зареветь.
Где я оказалась, куда я попала? Что за ад, какое мое в нем место, что за тварь в обличье женщины искалечила несчастную девушку, что за выродок убил молодого парня себе на потеху?