Некромантка - стр. 12
Шурочка долго не думала, полила Ирку водой. Та очнулась, благодарная за помощь, схватила за руки. Не узнала, заявила, что в уезде никого не помнит, а вот кошечка, кошечка… ох, кошечка! Зашмыгала носом, допытываясь, что же такое случилось, видела ли Шурочка что-нибудь необычное. Раскисала на глазах, даже креститься не смела, решила, наверное, что бесы ее попутали. Причитала: «Я больная? Больная?!» Тогда и подумалось: «А чего ее дурить, мучить? Пусть знает, что не сумасшедшая, ну, не более, чем я! Вдруг вместе посмеемся? А щипцы я ей, может, и подарю, и завивку даже сделаю. Ну или оживлю кого-нибудь еще, кого захочет». И Шурочка, наивная душа, ободряюще заявила:
– Да ерунда это все. Это я твою кошку подняла. Я некромантка. Вот!
Ирка округлила большие карие глаза. Даже ничего спросить не успела – Шурочка решила, что лучше один раз… хорошо, еще раз увидеть – и перевела взгляд на заводь.
– Только не пугайся!
Глубоко вдохнула, сосредотачиваясь, – и как начали, как начали подниматься из донного ила пучеглазые мертвые рыбы, многие – еще костлявее и страшнее, чем усопшая кошка. Вода бурлила, колыхалась. Ирка смотрела – даже не визжала, хороший же знак. Карасики резвились в мутной воде и пели – может быть, щедрик, – а Шурочка помахивала руками, будто дирижер. Есть в этом – в немом рыбьем хоре – что-то такое ух, безумное! Почему она раньше рыб так редко оживляла? Ирка смотрела еще, еще. Лицо ее вытягивалось, глаза стекленели, а потом ка-ак закатились…
Хлоп. И опять Ирка лежит.
В горячке! Вторую неделю! Дальше небывалый шум и крик, дядя и тетя Золотовы обещали сжечь дом Москвиных. Закидывали столицу возмущенными письмами, мол, хорошо, хорошо, бог с ними, с реформами насчет полезных, нормальных – ха-ха! – чародеев, но такие, как Шурочка, уроды, отбросы безмозглые и бессердечные… зачем живут вообще, а если живут, то почему не в клетках? Кто их к людям подпустил? Столица отчего-то промолчала, никто не приехал выяснять-проверять-сажать Шурочку в острог. Повезло. Зато история о кошке разошлась по газетам. А Шурочка… Шурочку ругали, ругали, ругали и еще раз ругали. Так, будто она – худшее, что могло случиться в семье. Нет, во всем уезде.
И она не то чтобы спорила. Да, перестаралась. Шутка – безобидная, не покусала же никого кошка. А вот надежда, что поймут, примут, найдется в этом мире кто-то «свой» – ее надо вырывать на корню. Не поймут. Не примут. Да и не обязаны, в общем-то. Это все – хорошее отношение, поддержка, понимание – для каких-нибудь других чародеев: которые строят парящие мосты из хрусталя и превращают навоз в золото, разговаривают с курами, чтоб лучше неслись, выращивают картошку размером с человеческую голову. Кто знает, достанься Шурочке полезный дар, а не ужас поганый, может, и матушка бы…
Зато ведь не было бы так весело. Кому тогда споет мертвый рыбий хор?
– Я так устала, Шур! – надрывалась матушка, а Шурочка только печально сопела. – Весь уезд только о тебе и говорит! «Шура замучила девочку! Опять!» «Шуру выгнали из гимназии, потому что шуба декана прямо с него сползла и убежала!»
И все-таки Шура фыркнула, даже почти что в голос. Правда вспомнила, как непонятный этот косматый, пахучий, линялый зверь слез с тощих декановых плеч, сплясал что-то вроде гопака – и только после этого лихо выскочил в окно класса. И правильно. Нечего было декану ругать равноправок и читать заплесневелую мораль, твердя, что от курсов всяких одно зло, учиться, работать и носить штаны положено мужчинам, серые платья лучше цветных воспитывают благонравие в девице, а место женщины…