(Не) верь мне - стр. 10

Она говорит увлеченно, жестикулируя, и я ловлю себя на том, что слушаю. Не просто делаю вид, а действительно слушаю.

В ее голосе нет ни капли заискивания или желания произвести впечатление. Она просто делится тем, что ей интересно, как будто мы старые знакомые.

– А ты? – она внезапно поворачивается ко мне. – Почему ты пошел на экономический? Потому что это престижно или тебе и правда нравятся все эти цифры, графики, индексы Доу-Джонса?

Вопрос застает меня врасплох.

Обычно девушки спрашивают про мою машину, про то, где я отдыхаю, про моих родителей. Их не интересует, что мне нравится. Их интересует, что я могу им дать.

А ей… ей просто любопытно. И я, сам не зная почему, отвечаю честно.

– Потому что отец так сказал, – слова вырываются раньше, чем я успеваю их обдумать. – Семейный бизнес. Династия. Все эти громкие слова. Я должен быть готов принять империю. А нравится мне это или нет… кого это волнует?

Я осекаюсь. Слишком откровенно. Слишком по-настоящему.

Я никогда и ни с кем об этом не говорил. Я смотрю на нее, ожидая увидеть жалость или дежурное сочувствие. Но она смотрит на меня с серьезным пониманием. Без осуждения. И в этот момент что-то неуловимо меняется.

Я смотрю на ее профиль в свете фонаря, на то, как ветер треплет выбившиеся из хвоста пряди волос, и понимаю, что уже минут пятнадцать не думал ни о Кате, ни о споре.

Вообще. Игра стала какой-то другой. И мне, черт возьми, становится интересно, какие у нее правила.

Алиса Калинина

Его слова повисают в ночном воздухе, холодные и тяжелые. Семейный бизнес. Династия. Принять империю. Звучит как приговор.

На секунду маска идеального мажора трескается, и я вижу под ней что-то настоящее, что-то уставшее. И в этот момент он перестает быть для меня экспонатом из другого мира.

Он просто парень, которому тоже бывает хреново. Я ничего не говорю, просто киваю. Любые слова сейчас будут фальшивыми.

А потом что-то щелкает, и я начинаю говорить. Сама не знаю, почему. Может, потому что он только что показал мне свою трещину, и мне захотелось показать ему свою, только не уродливую, а ту, через которую у меня пробивается свет.

– А я из-за деда пошла на истфак, – слова льются сами, легко и свободно, смывая остатки клубного унижения. – Он у меня был… настоящий историк. Не тот, что в пыльном кабинете сидит, а тот, для которого прошлое было живым. Он мог часами рассказывать про рыцарские турниры так, будто сам вчера на одном из них был. И он всегда говорил, что история – это сплетни, которые просто очень хорошо сохранились.

Я улыбаюсь своим воспоминаниям.

– Интересные сплетни? – он поворачивает голову, и в свете фонаря я вижу, что он не просто слушает из вежливости. Ему правда интересно. Уголок его рта чуть приподнят в полуулыбке.

– Самые лучшие! – я всплескиваю руками, окончательно забывая о том, что надо быть скромной серой мышкой. – Ты знал, что у Ивана Грозного было семь жен? Семь! И почти каждая закончила плохо. А в Древнем Риме пурпурную краску для тог императоров делали из каких-то морских моллюсков. Чтобы покрасить одну тогу, нужно было десять тысяч этих моллюсков! Представляешь, какая вонь стояла на этих фабриках?

Он смеется. Настоящим, не наигранным смехом. Этот звук кажется таким неуместным на этой тихой аллее и в то же время таким правильным.