Не сыпь мне соль на рану - стр. 6

как судорогой сводит горло.

Ведь здесь так холодно, что звезд

не хватит для самообмана —

и сквозь меня пройдет мороз,

и старше на любовь я стану.

В общем вагоне жизни

весело, шумно, тесно.

Кто-то огреет визгом,

кто-то согреет песней.

Кто-то придавит локтем,

кто-то придвинет чарку,

кто-то хулит все оптом,

кто-то с ним спорит жарко.

И никуда не деться

нам от своих соседей —

мы пассажиры с детства,

хоть и живем оседло.

Красные числа празднеств,

черные числа будней…

Кто-то сойдет, но разве

место свободным будет?

Просто теснее люди

сдвинутся – не до жиру!

В общем вагоне будут

новых ждать пассажиров.

Перелистаю облака,

перечитаю небо —

не все пустила с молотка

эпоха ширпотреба.

Не все дано приобрести

за тысячи и сотни:

светильник Млечного Пути

не для продажи соткан.

…И озарит небесный свет

забытую дорогу —

и вы поймете: смерти нет,

а есть тропинка к Богу.

Пускай лабазник прячет взгляд,

как барахло в подвале,

не для него во тьме горят

небесные скрижали…

В провинции

Узкогрудый трамвай

громыхает по узенькой улочке,

и потом еще долго отставшее мечется эхо,

и витрина дрожит

покосившейся старенькой булочной…

Впрочем, может быть, шум долетает

из рядом стоящего цеха.

Что там делают? Кажется, крышки консервные

или ручки дверные, а может, тазы и корыта,

но соседи привыкли давно —

они люди не нервные,

и живут не спеша, и иного не требуют быта.

Каждый вечер выносят они

из домишек скамеечки,

демонстрируя верность обычаям патриархальным,

и судачат о том и о сем, звучно лузгая семечки,

перевес отдавая при этом вопросам глобальным.

Обсуждается апартеид и указы правительства,

говорится о видах на хлеб и крылатых ракетах —

как и прежде, спешить не торопится

время в провинции,

но сегодня совсем небольшой

стала наша планета.

К девяти по квартирам своим

разбредаются люди —

телевизор вечерним беседам большая помеха…

Но, как прежде, трамвай темноту

раздвигает светящейся грудью,

и потом еще долго впотьмах спотыкается эхо.

Рассвет в Гурзуфе

Врачеватель судеб,

торопливый гурзуфский рассвет —

и над сумрачным небом

вдруг вспыхнула чайка тугая.

Это было всегда – врачевала вода золотая,

оставляя на гальке светящийся пенистый след.

Это было всегда – золоченая кожа воды,

прогибаясь под тяжестью неба,

не выдаст прибоя.

Если гаснет звезда —

значит, чайка зажглась над водою,

и на ощупь находит дорогу рассвет-поводырь.

Можно сбросить на миг

тяжкий груз заблуждений своих,

притяжение неба пусть выпрямит нас и осудит —

и приблизится море, покуда рассвет не утих,

и прохладной водою горячие щеки остудит.

Это было всегда, это вечность

дала нам поблажку —

возле ранней воды воспарять

над земной суетой,

этот миг между завтрашней жизнью

и жизнью вчерашней —

торопливый гурзуфский рассвет

над водой золотой.

Пасхальные бредни

Когда чак-чак с мацою вместе

заходят в гости к куличу,

мне все равно, что рожа треснет —

я все попробовать хочу.

Хочу, чтоб батюшка в обнимку

с муллой «семь сорок» танцевал,

чтоб ребе распевал «Калинку»

и на груди рубаху рвал.

Чтоб на застолье пыл растратив,

в себе гордыню обуздав,

спать улеглись в одной кровати

крест, полумесяц и звезда…

Я сам не верю в эти бредни,

(и в этом я не одинок),

и сказка эта в пользу бедных…

Но мысль одна грызет висок:

маца, кулич, чак-чак веками

(пусть помнить это не с руки)

пекутся разными руками,

но все же – из одной муки!

Костел

Как голова, увенчанная терном,