Не разбивай моё сердце - стр. 43

— Оторву. И не посмотрю, что брат.

Смех прекращается, потому что он не шутил. Ян вообще не шутит.

Стягиваю с себя футболку через голову и отбрасываю ее на кровать. Потом надеваю спортивный костюм, прочесываю запутавшиеся волосы пальцами и в бесполезной попытке пробую утихомирить разбушевавшееся сердце.

Перед тем как вернуться на кухню, делаю глубокий вдох. Воды я так и не выпила, да и желудок просит забросить в него хоть кусочек сыра.

Ступаю медленно снова босыми ногами.

Двое братьев уплетают что-то вкусное из глубоких тарелок, Ян продолжает стоять у плиты. Сегодня он без футболки, в одним широких штанах. Несмотря на толстый слой рисунков на его теле, я все равно вижу, как перекатываются его мышцы, когда Борзов что-то делает: мешает, достает посуду с верхней полки, открывает ящик со столовыми приборами.

— Каша сейчас будет, — говорит, не оборачиваясь.

У меня в животе вновь протест ощущается тяжелым комом. Поджимаю губы и пытаюсь донести все до Борзова. Он же умеет чувствовать мои мысли на расстоянии?

— Садись, — приказывает, мазнув взглядом по моим ногам.

Скрещиваю руки и остаюсь стоять.

Из звуков на кухне остается только стук ложек о керамические блюдца, из которых едят братья. Спина Борзова напрягается, и на вид она кусок отколотого камня.

— Тебе нравятся мои уроки? — говорит безучастно, но нескольких недель бок о бок с бандитом научили меня: его спокойствие или равнодушие часто профессиональная маска. Такие, как Ян, никогда не бывают расслаблены.

Глазами скольжу по натянутому торсу Борзова, когда он оборачивается лицом ко мне. Я трогала кубики, царапала их ногтями, и мне нравилось. А сейчас внутри опустошенность.

— Не хочу кашу. Не люблю я ее, — от напора бандита у меня срывается голос.

— А что любишь? Леденец?! — почти выкрикивает.

Камиль прыскает от смеха. Вновь хочется убежать, чтобы спрятаться в четырех стенах.

— Села!

Его голос мощнее боксерского удара. Меня отталкивает назад, и я плюхаюсь в кресло. Борзов накладывает ненавистную мне кашу и передо мной ставит тарелку. Ложку заворачивает в салфетку и передает из рук в руки.

Надо бы поблагодарить, но я молчу и опускаю взгляд на еще дымящуюся субстанцию ненавистной мне овсяной каши. Там еще и изюм.

Вместо желанного аппетита — рвотные позывы. Никогда не любила овсянку.

Ян садится напротив и ждет. В прошлый раз я ела из его рук. Такого унижения перенести во второй раз не смогу. И разворачиваю ложку, опускаю ее в кашу и под стеклянный взгляд Борзова начинаю есть.

— Я хочу устроиться на работу, — сообщаю, хотя вовсе не обязана. Да?... — К возвращению дедушки мне нужно...

— Не обсуждается, — срезает невысказанное мной, как охотничьим ножом.

Отставляю недоеденную кашу и облокачиваюсь на спинку кресла. Мы схлестываемся взглядами с Яном. Бандит давит, сплющивает, подчиняет своей воле. Его челюсти напрягаются, возможно, я даже слышу хруст.

От внутреннего давления кровь начинает выкипать, вызывая жажду и делая меня немой. Он создает правила, и я должна им следовать — таков его мир.

Не смею отвернуться. Его правила мне ненавистны.

— Ты же сама просила защиты? И я защищаю.

— Это всего лишь работа, — устало выдыхаю, — у меня нет денег даже заменить кеды.

Чувствую себя жалкой, никчемной. Не хватает еще, чтобы все трое подумали, что я что-то выпрашиваю у них.