Навсегда только ты - стр. 27
Но ведь она явно уже растрещала о моем позоре ребятам. Как я после такого буду спокойно находиться среди остальных?
Да и расспрашивать Глеба сейчас о первой ночи в лагере тоже казалось неуместным. Не после всего этого.
– Возможно это твой последний шанс влиться в коллектив, – нахмурившись, проговорил Вознесенский, в упор не видящий проблемы.
А она была буквально у него под носом. Стояла, скромно пряча руки с порванной блузкой за спиной. В его футболке и полностью окутанная его запахом.
– Ты же не собираешься до конца жизни быть изгоем? Думаю, это неприятно.
Слова Глеба стали для меня последней каплей. И без того расшатанные нервы сдали.
Вот значит кем он меня считает? Изгоем…
– А, знаешь, – тщательно подбирая слова, вымолвила. – Я никогда и не хотела становиться частью такого коллектива. И не захочу, – выдавила с отчаянной ненавистью, и, резко развернувшись на пятках, поторопилась в сторону лагеря.
Теперь мне уже было плевать на то, споткнусь ли я обо что-либо в темноте. Ни один даже самый яркий фонарь не помог бы прозреть глазам, которые застилали слезы.
К черту Машу и ее глупые придирки! К черту Яну и ее сомнительное сопереживание! К черту остальных ребят с их насмешками и косыми взглядами… К черту Глеба!
– Кира! – его окрик прозвучал в унисон со стуком моего сердце.
Что-то в груди надорвалось, истончилось до предела, зависнув как те самые пуговицы, в подвешенном состоянии.
– Что? – я остановилась, но не обернулась.
Наверняка, мой голос прозвучал жалко. Но разве это было важным?
Важнее всего в тот момент стало одновременные ощущения близости и равнодушия человека, который всё-таки не считался со мной. Никогда.
Шло время, но Глеб так ничего и не сказал. И тогда я окончательно решила покончить со своей гонкой за разгадку тайны загадочного незнакомца.
Да и зачем теперь мне это? Падать, так и не научившись летать, было очень и очень больно.
12. Глава 12
Наше время.
Именно на следующий день своего пребывания в лагере я узнала, насколько была неосмотрительной. И никакие линзы тогда не помогли бы мне разглядеть собственную же глупость.
Потому что — фотография! Чертова фотография, о которой я и думать забыла, оказалась у каждого подростка в лагере.
Мне до сих пор неясно, было ли это ответом Вознесенского на мои грубые слова или он действительно входил в число больных придурков, но факт оставался фактом.
Фото, сделанное на его мобильный, разослали практически всем. Даже вожатым.
Массовая рассылка, случилась ещё ночью, когда все спали. Поэтому на утро я едва ли могла понять причину ехидных улыбок соседок и косых взглядов солагерников. Даже Яна скромно прятала глаза, словно стыдилась самого факта общения со мной. А Маша, разумеется, лишь усмехалась, как мне казалось, без повода.
Я предполагала всякое: массовое отравление с побочным эффектом безумства; тёрла лоб, ненароком думая, что причиной столь явного внимания стала мною незамеченная надпись, вроде тех, что любили оставлять ночные шутники зубной пастой. Но нет.
Вожатая открыла мне глаза на правду перед самым завтраком. Тогда-то мой розовый мирок окончательно раскололся, рассыпаясь на миллиард осколков.
Я не вынесла этого позора. В пятнадцать лет вообще сложно мириться с ситуациями, когда тебя выставляют козлом отпущения. Да и в любом другом возрасте, думается мне, тоже.