Навсегда только ты - стр. 28
Только узнав истинную причину насмешек, я заперлась в комнате. Мне не хотелось пить, есть, контактировать с кем-либо. О, нет. Я даже не пролила ни слезинки.
Только лишь набрала номер мамы и попросила ее забрать меня.
Уже не имело значения был ли Глеб тем незнакомцем в первый день смены или нет. Какая разница, если он оказался тем ещё говнюком? И, собственно, а с чего я решила, что это не так?
Даже мои собственные переживания насчет облегчения жизни маме отошли на второй план. Стыд вперемешку со злостью мешали мыслить разумно, туманя разум. Я просто хотела исчезнуть и вместе с тем влепить Глебу пощечину за такой поступок.
Зачем он это сделал? Мы ведь не были врагами. Да, возможно, я была груба тем вечером. Возможно мне не стоило бросаться громкими словами, но… За что? Что я конкретно ему я сделала плохого?
Конечно, мысль о том что это могла быть Маша не раз тогда вспыхивала в мыслях. Вполне в ее духе совершить что-то мерзкое и после ходить с видом победительницы.
Однако надежда на это погасла уже на следующее утро, стоило мне только увидеть равнодушный взгляд Вознесенского из окна такси, что вместе с перелетом обошлось маме в копеечку. Естественно, посмотреть, как позорно сбегает главный шут всего лагеря сбежались почти все. Им было весело, они смеялись над моим нижним бельем, над формой телосложения, да буквально над всем! Их не волновало, что я чувствовала в тот момент, ведь однодневное развлечение, что можно было выставить в дурном свете в сети, не забыв добавить гадкий комментарий, оказалось важнее, чем просто быть человеком.
И когда машина тронулась, Глеб оказался единственным, кто продолжал смотреть не в мобильник, а на меня. Смотрел и смотрел, а его лицо не выражало ни единой эмоции. Словно ему было плевать на все. Словно… это я испортила ему репутацию среди ровесников, а не он мне.
Так мы и попрощались, как я тогда думала, навсегда.
После того случая в лагере я закрылась в себе. Отчего-то невинная фотография, слитая в сеть и по сути не несущая в себе никакого гнусного подтекста, подкосила меня так, словно я действительно совершила нечто плохое.
Мама, разумеется, подозревала, что меня могли обидеть или задеть, но, получив пару-тройку красных карточек от меня, старалась с расспросами больше не лезть. Но к психотерапевту все же записала, пусть и на последние деньги.
И это помогло, правда. После того случая в лагере прошло полтора года. По совету своего терапевта я работала над собой. Больше не было брекетов, на их месте сияли белизной ровные зубы. Очки стали редким аксессуаром в моем гардеробе, теперь я носила только линзы. Даже отрастила волосы, осветлив их на несколько оттенков. Теперь они красивой волной спускались ниже плеч, из-за чего мальчишки, начиная с середины десятого класса, частенько заинтересованно поглядывали в мою сторону.
Но изменения были не только внешние. Даже внутренне я стала более спокойно относиться к чужому мнению. Все, как и учили: выслушать, понять и принять. А дальше? Будь что будет, главное — не зацикливаться и всегда двигаться вперёд.
И пусть я так и оставалась любительницей понаблюдать за другими со стороны, стараясь не вмешиваться, теперь все происходило иначе.
Потому что никакая психотерапия не смогла бы убедить меня наступить на одни и те же грабли дважды. Проблема с доверием была именно той непереработанной темой, о которой я могла кричать часами и изо всех сил. Но, увы, все так же молча.