Наследники скорби - стр. 9
Все трое замолчали. А что скажешь? С каждой весной ходящих всё больше, сила их растёт, а в людях дар словно угасает. И отчего, почему – непонятно. Только Тамир знал, что вина за происходящее лежит на них, на осенённых. Точнее, на одном из них. Только болтать о том обережник не собирался. Да и разве ж поверят ему, ежели он скажет, что самого Встрешника видел?
Перед уходом сын Строка попытался всучить колдуну из сторожевой тройки кошель – плату за отца. Но тот лишь отмах-нулся.
– Хранителей побойся! Нешто ты б с меня денег взял, попроси я мать или сестру упокоить? Иди себе, коли буду я и дальше тут, в сторожевиках, всё в посмертии для отца твоего сделаю. А не буду, так Ель попросит – другой сделает. Мира в пути.
На том и расстались.
Забрав от сторожевиков оброчные деньги, Тамир отправился домой. В сенях его ждал завернувшийся от вечерней прохлады в меховое одеяло Яська.
– Господин, ты в который день уезжаешь?
– Хочешь сказать, загостился? – усмехнулся гость.
– Что ты, что ты! – Паренёк испуганно замахал руками и покраснел, собираясь с духом. – Я… это…
Он замялся, а потом выпалил на одном дыхании:
– Вызнать хотел, что за хлебы ты диковинные пёк? Я у батюшки твоего спрашивал, а он говорит, не знает.
Тамир улыбнулся.
– Нет в том никакой тайны: ежели душу вложишь, всё получится, – сказал, а сам почувствовал, как в горле вдруг запершило.
Лишь в этот миг понял обережник, что ничего от него прежнего не осталось. Только память. Да и та уж поблекла, выцвела. Будто и не с ним всё было. Будто не его то были мечты, не его надежды. Оттого, видимо, следующие слова он произнёс мягко, без прежней отрывистой сухости:
– Ты, Яська, помни главное: хлебы твои – это чья-то радость. Испортишь замес, значит, радости кого-то лишишь. Ну, сам подумай: не поднимется опара, сделаешь калач, а он выйдет сухарь сухарём. Купит его парень какой-нибудь, чтоб зазнобу свою побаловать, а она об этот калач зуб сломает.
Мальчишка прыснул, а Тамир вдруг, сам не зная зачем, потрепал его по вихрастой макушке.
– Дело своё делай так, чтобы тебя за него словом добрым вспоминали.
Почувствовав затылком отеческое касание ладони, Яська осмелел и попросил:
– А пойдём завтра утром попробуем?
Колдун посмотрел на него с горькой улыбкой, будто раскрасившей его жёсткое бледное лицо.
– Дурень ты. Кто ж этот хлеб купит?
Паренёк непонимающе захлопал глазами. Его детский умишко ещё не охватывал всего, что мигом разумеют взрослые.
Тамир пояснил:
– Забыл, как давеча блевал, когда я тебе мяса своим ножом отрезал? Колдунов, Ясень, все сторонятся. Мертвечину мы за руку водим. И нет той воды, которой я отмоюсь.
То ли оттого, что назвал его наузник взрослым именем, то ли оттого, что объяснил хорошо, но мальчишка уразумел: такого, как стоящий рядом мужчина, к покойникам зовут, а не к печи. Боятся люди колдунов. Боятся до одури. Как и сам Яська боится.
Утром Тамир уехал. Обнял отца, оставил на столе тяжёлый кошель с монетами, мол, чтоб горшки в печи пустыми не стояли, и был таков. Строк украдкой смахивал слёзы, глядя вслед сыну. Старик не спрашивал, куда и зачем он едет и какая нужда его гонит. Сердцем понимал, что всё тут нынче чужое Тамиру: и город, и дом, да и сам он. А потому лишь молил Хранителей послать его единственному ребёнку мира на том нелёгком пути, который суждено ему пройти в одиночестве и беспросветной мгле.