Напряжение - стр. 40
На Потапенко это произвело потрясающее впечатление. Он вскочил было, потом сел, сильно сомкнул губы, сдерживая себя, и отвернулся.
– Ну я жду, – торжествуя, сказал Шумский. – Кто же написал записку?
– Я…
– Ну вот и хорошо. – В голосе Шумского появилась мягкость, даже ласковость. – Теперь остается вспомнить, при каких обстоятельствах вы ее написали и кому.
Потапенко, подумав, стал рассказывать, а Шумский не спеша заносил его слова в протокол:
«По поводу предъявленной записки заявляю. Да, это писал я, собственноручно. Она адресована моему приятелю Георгию Каширскому, который должен был прийти ко мне за переделанной курткой. В тот вечер, 26 мая, я не мог быть дома: меня неожиданно пригласил мой приятель Сухарев Геннадий Алексеевич, проживающий по улице Декабристов, 62, на день рождения. Я написал эту записку и приколол ее к входной двери снаружи, как это делаю обычно в таких случаях. Где работает Каширский, я не знаю, отчества его также не знаю».
– Видите, как все, оказывается, просто, – с едва заметной иронией сказал Шумский, закончив писать, – а вы зачем-то с такой тщательностью скрывали, что записка ваша. Почему? А причина-то была. И по этой же причине вы старательно изменили свой почерк. Так почему же?
Потапенко сделал вид, что не слышал Шумского, а Шумский не стал настаивать на ответе и приказал конвоиру увести заключенного.
Потом пришел Изотов. Шумский с видимой охотой опустился на диван, потер ладонью лицо.
– Уф, устал… С этим гражданином мы еще намаемся. Видишь, на горизонте появился некто Каширский. Липа, конечно, Потапенко время тянет, но я тебя прошу: проверь обязательно завтра. И еще: выясни, что за Сухарев Геннадий Алексеевич, когда у него день рождения, был ли у него в этот день Потапенко. Словом, ты все знаешь сам…
– Я вижу, Потапенко боится нас без работы оставить, – усмехнулся Изотов.
– Очень боится, – зевнул широко Шумский и потянулся. – Эх, прилечь бы сейчас да вздремнуть… Отрицает он знакомство с Красильниковым, все отметает, что хоть как-то наводит на это знакомство. Страшит оно его… А у нас нет прямых доказательств.
– Свидетели подскажут, где найти доказательства, – уверенно сказал Изотов.
– Надеюсь…
Но, странное дело, Красильникова никто не знал: ни собутыльники Потапенко, ни заказчики, ни бывшие сослуживцы. Принимавшие в разных комнатах Шумский и Изотов показывали свидетелям фотографию Красильникова и задавали одни и те же вопросы:
– Знали ли вы этого человека? Видели ли вы его у Потапенко?
И все: нет, не видели, не знали, не встречали…
Шумский начал терять терпение, нервничал, не понимая, в чем дело, и стал подумывать, не допустили ли они где-нибудь промах. Но ошибки не должно было быть. «Что кроется за этим? – размышлял Шумский, вчитываясь в показания свидетелей. – Прежде всего то, что Красильников не был близким знакомым Потапенко. А если и был, то Потапенко тщательно скрывал это от других своих приятелей. Почему? Потому что, по-видимому, было какое-то общее дело, о котором Потапенко не распространялся».
Но кто-то все же должен был знать об их знакомстве!
Наконец такой человек отыскался. Это был тщедушный старик с нездоровым румянцем на лице – Федор Николаевич Кравцов, давнишний знакомый Потапенко еще по эстраде, тоже аккордеонист, уже год как вышедший на пенсию. Держа сухими костлявыми пальцами фотографию, Кравцов долго смотрел, прищурив один глаз, приближая ее и отодвигая.