Мышонок - стр. 3

Тишина стала благословением. Зайчата задышали спокойно.

Мама, вернувшись, обнаружила развороченную яму на месте того аккуратного холмика, который оставила, уходя. Но детки прикопаны так глубоко, что ей и самой предстояло рыть целую вечность, чтоб с ними снова обняться. Чем она и занялась.

А зайчик в отсутствие мамы больше никогда не рвался наружу.

Идет 271 день моего заключения.

Еда подходит к концу, осталось только три банки фасоли и какая-то каша, скорее всего, уже несъедобная.

Я не знаю, что буду делать, когда припасы закончатся, ведь раньше я думала, что похитители однажды вернутся, но всё меньше в них верю. Может, они вообще обо мне забыли, а может, испытывают на прочность. Всматриваюсь в стены, силясь разглядеть скрытые камеры. Вдруг это эксперимент, и за мной следят тысячи глаз, зачем бы им это ни было нужно. Может, они ждут, когда от голода я начну бросаться на стены, может, ждут унижений и слез. Не дождутся.

Да и зачем им сейчас пытать меня голодом, если они не сделали этого раньше. Зачем тогда были огромные запасы еды, разве может быть интересно, как человек день за днем вскрывает консервные банки.

Неопределенность мучительно тянет мои уставшие нервы.

А ещё сегодня я не слышала голоса сына, мне от этого страшно, пусть я и привыкла к такому жуткому непостоянству. Утешаю себя мыслью о том, что, раз он не плачет, значит, с ним всё в порядке – настолько, насколько возможно. Хотя и не верится.

Надеюсь, они его кормят, и не так, как меня. Хоть как-нибудь кормят.

Раньше маленький так плохо ел, что ни один прием пищи не бывал завершен даже наполовину. Я рисовала ему веселые мордашки на каше, вырезала зверушек из овощей, и на дне каждой тарелки от него прятался портрет героя любимых мультфильмов. Сын размазывал кашу, раскидывал овощи по столу, а тарелки сбрасывал на пол. Ему всё не нравилось, он плакал, я плакала, с трудом сдерживала раздражение и всё начинала с начала. А тут вряд ли кто с ним так церемонится.

Всё из-за меня. Когда он родился, моего молока было критически мало, и очень быстро оно полностью кончилось. Сын, раздраженный и злой, пытался тянуть остатки из моей бесполезной груди, пока я наконец не додумалась, чего ему не хватает. Смесь он выплевывал, раз за разом требовал грудь, но во мне просто не было ничего, ни капли, одни воспоминания. И он злился всё больше, как умеют злиться только младенцы. Морщился, кричал, впивался беззубыми деснами, и я от усталости и бессилия лезла на стену. И как бы я хотела сейчас вернуться в то ушедшее время и приложить к себе его крошечную головенку. Пусть он кусал бы меня до крови, пусть выкручивал и тянул, лишь бы был рядом.

День 273 моего заключения.

Вскрыта предпоследняя банка фасоли. И ещё меня посетил неожиданный гость, правда, вовсе не тот, о котором я так долго гадала.

В стыке плинтуса и дощатого пола давно появилась прореха, я всё думала, что это жуки-древоточцы, но сегодня смогла разглядеть.

В разрастающейся щели появился крошечный нос, весь в опилках, оттого казавшийся светлым. Его обладатель целый день вгрызался в измученный плинтус, и к вечеру дыра разрослась достаточно для того, чтобы гость показал себя целиком.

Крошка-мышонок. Совсем как тот, о котором я недавно писала сказку для сына. Он выбрался из своего лабиринта.