Мякоть - стр. 6

– Послушай, – на Борьку было бессмысленно обижаться, – я не в отпуске.

– Понимаю, старик, – сочувствовать Горохов умел натурально. – Ты успокойся. Бате твоему сколько было? Под восемьдесят? Мог бы и пожить еще, но умер, как я понял, мгновенно? Не лежал, под себя не ходил, до последнего дня бодрецом? Я ему завидую, Рыбкин. Я тоже так хочу, в восемьдесят, бодрецом и мгновенно. Ему повезло.

– Отчасти, – согласился Рыбкин.

Ему не хотелось обсуждать это с Борькой.

– Так что, прости, мой дорогой, но…

Рыбкин представил, как Горохов пытается развести руками, отставляет в сторону левую руку и морщится из-за того, что правая занята телефоном, в представлении тщательно выбритого от пуговицы на воротничке до коротко остриженных непослушных вихров Борьки все жесты следовало исполнять симметрично.

– Отдышись пока. Я ж не виноват, что старикан такой маневр заложил. Но сегодня-завтра – чистые твои дни. Не напрягайся, Корней пыхтит, с тобой, конечно, не сравнится, но ничего страшного пока не наворотил. А тебе нужно развеяться. Там… – Борька в замешательстве замычал, – все в… порядке? Я имею в виду дела там, все остальное?

– Юлька осталась, – сказал Рыбкин. – Отец на нее все отписал. Оформляет. Квартиру продает. Есть покупатели.

– Справится? – сделал обеспокоенным голос Борька.

– Ей уже двадцать два, – напомнил Рыбкин. – Институт заканчивает в этом году.

– Ну да, – вспомнил Борька. – А ведь только вчера бабочек ловила у меня на луговине за домом. С пацанами моими возилась. Рыбкин, мы же с тобой уже старые, как… А она у тебя, выходит, вся в деда? Деловая!

– Нормальная, – не согласился Рыбкин.

– Ты не обижайся, – зашептал Борька. – Ты классный мужик, но ты… музыкант. А вот Сергей Сергеевич, это да… Кстати, поиграешь, будет мой новый знакомец, он из ваших.

– Из наших? – не понял Рыбкин.

– Блюзмен, – объяснил Борька.

– Я тебе уже говорил, – с раздражением процедил сквозь зубы Рыбкин. – Я не блюзмен. Блюз… – это диагноз. А я здоров. Да и не музыкант я…

– Ну, так ты будешь, здоровяк? – поинтересовался Борька. – Гитару тащить не нужно, найдется.

– Еще раз повторить?

– Ну, может, захочется, – снова захихикал Борька.

– А твои что?

– Дочь учится, у них там в Баварии строго с этим. А Нинка и мальчишки в Испании, будут только через неделю. Представляешь, как мои спиногрызы рады? Как тебе? На неделю от школы откосить в начале учебного года! Не в первый раз, кстати!

– Холостуешь? – понял Рыбкин.

– Так и ты… – намекнул Борька. – Ольга Сергеевна в Италии ведь где-то?

– Ладно, увидимся, – кивнул Рыбкин, словно Борька мог его видеть, и уже нажав отбой, добавил. – Где-то.

Нет, надо было ехать на поезде. Намять бока, устать от безделья. Может быть, даже упиться в первый день, потом день приходить в себя или на третий день приходить в себя. Обошлись бы и без него.

– Отец умер в Красноярске, – неожиданно произнес Рыбкин, поймал себя на виноватой улыбке, тут же стер ее и добавил. – Ездил хоронить. Дочь осталась улаживать все. А я… а у меня работа, черт бы ее побрал…

Водитель не проронил ни слова, только кивнул. Рыбкин вздохнул, наклонился, чтобы разобрать имя на карточке, но тот уже протянул визитку. Рыбкин спрятал ее в карман. Добавил сквозь сжатые зубы так, словно кто-то требовал от него объяснений, проклиная себя при каждом слове и понимая, что его неожиданная словоохотливость имеет одну-единственную причину – неприезд Сашки: