Мякоть - стр. 7

– Год отца не видел, хотел в октябре на неделю завалиться, а он умер. Вроде сразу. Инсульт. Нашли на второй день только, но говорят, что сразу. Вот я и завалился…

По встречке промчались, свистя сиреной, сразу две скорых. Кто его знает, может, если бы отец жил не один, да не валялся на полу в пустой квартире, то не умер бы? Лежал бы в больнице теперь, Юлька бы за ним ухаживала, чуть что выкрикивала бы нянечку в коридоре, а он кривил бы полупарализованный рот и грозил приехавшему сыну пальцем.

Рыбкин зажмурился и снова представил стеклянные стены Домодедово, прозрачные двери и Сашку, встречающую его у входа. Повертел в руках телефон. Открыл глаза, посмотрел на мелькающие вдоль дороги подмосковные перелески, набрал большим пальцем – «Птичкин! Привет. Приземлился, еду домой, целую».

Отправил Юльке.

– Куда? – спросил водителя, когда машина повернула.

– По кольцу пойдем, – ответил тот и постучал пальцем по навигатору. – Пробка на третьем. Я сюда ехал мимо. Надолго. Авария. А на кольце только дежурная, у Профсоюзной, но мы проскочим. Да и то, воскресенье, утро, может, и вовсе не встанем. Да и так-то – по спидометру по кольцу еще и ближе получится.

– Давайте, – махнул рукой Рыбкин и задумался.

Телефон все еще был у него в руке. Позвонить Сашке, или нет? Воскресенье. Восемь утра. Сбрасывал же смс со временем прилета… Могла бы и поменяться, если что… Какая сегодня у нее смена? Улетал… Значит… Работает. Сегодня точно работает, но это только с одиннадцати. Забыла и еще спит. Через час начнет просыпаться, потягиваться, потом пойдет в ванную, опустится в теплую воду и продолжит просыпаться уже там, пока не обнаружит, что времени-то осталось всего ничего. Начнет торопиться, одеваться, готовить кофе, мастерить тоненький бутербродик, быстро гладить платье, и все это время метаться между кухней, ванной, спальней, гладильной доской и телефоном. Нагишом… Или нет. Ну, точно нет! А мама? Она же говорила, что мама должна приехать. Из этого… Из Нижнего! Или только в ноябре? Черт, забыл… Дома теперь, возможно, строгая мама, которая присматривает за дочкой и не дает ей просыпать работу, дочка-то кормилица. Значит, платье уже поглажено, кофе готов, на столе не только бутерброды, но и что-нибудь более существенное, и просыпаться долго не удается, просыпаться приходится быстро, потому что… Кстати, какая мама? Она же говорила, что у нее и раскладушки для нее нет! Не, мама только в ноябре…

…

Совсем другим было ощущение от езды на заднем сиденье. Отличалось и от управления машиной, и от езды рядом с водителем. За рулем – ты движешься по городу, рядом с водителем – тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье – по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.

– Мирок, – прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. То ли человеческие, то ли звериные. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту видели в нем нечто такое, чего он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.

– Вам можно звонить, если что? – с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.