Мякоть - стр. 36

– И вырос в необычного дядю, – пробормотала Саша. – А ты наркотики пробовал?

– Пробовал, – кивнул Рыбкин. – В армии. Сослуживцы облепили печку в казарме, раскатывали в пальцах что-то такое вроде смолы, черное, кажется, это была анаша. Не знаю. Забивали в сигарету и курили. Ну и я попробовал.

– И как? – подняла она брови.

– Никак, – пожал он плечами. – Я ж не курю. Может, затягиваться надо было, а не во рту дым гонять. Короче, меня не проняло. Ребята закатывались от хохота, а я смеялся, потому что смотрел на них. И всем было хорошо. Настолько, насколько может быть хорошо в армии.

– А почему ты не спрашиваешь у меня, как это было впервые со мной? – спросила Сашка.

– С наркотиками? – не понял он.

– Нет, – она показала ему язык. – Как я впервые кончила.

– А я не хочу ничего знать про то, как было, – ответил Рыбкин. – Я хочу все знать про то, как есть.

– И даже не спросишь у меня, в чем твоя необычность? – прищурилась Сашка. – Я ведь сказала, что ты вырос в необычного дядю.

– Если во мне и есть какое-то своеобразие, то его источник ты, – улыбнулся Рыбкин.

– Ты хвастун и хитрец, – засмеялась Сашка, сползла с рыбкинского естества, изогнулась, взяла его в руку, легла щекой Рыбкину на бедро и стала рассматривать его достоинство.

– Знаешь, – она говорила это как будто не самому Рыбкину, а его части. – Когда я еще была девчонкой. Ну, ребенком. Лет в двенадцать или тринадцать, не помню. Я ехала в трамвае. Там была давка и за мной стоял какой-то дед. Я даже не знаю, может быть, это тогда мне казалось, что он был дедом. Может, ему было лет сорок. Мне тогда и те, кому за двадцать, казались безнадежными стариками. Ну и я случайно коснулась его. Там.

– Коснулась там? – не понял Рыбкин.

– Случайно, – подмигнула она уже самому Рыбкину. – Могу повторить по слогам. Слу-чай-но! К счастью, не резко, вот было бы стыдно или ужасно, если бы он согнулся от боли. Хотя, наверное, его и легкое прикосновение обескуражило. Я не поняла, я вылетела из этого трамвая, как ошпаренная. А перед этим просто согнулась, чтобы поднять сумку, я ее поставила на пол, и одновременно потянулась к волосам, чтобы поправить локон, ну и рукой попала в это самое. Через штаны, конечно.

– И как впечатление? – спросил Рыбкин.

– Да кошмар, – вытаращила она глаза. – Он был мягкий! То есть – совсем! Вот уж чего я не ожидала… Я-то думала…

– Обычно так и бывает, – сказал ей Рыбкин.

– Теперь-то я уж это знаю, – надула она губы. – Но тогда…

– А вот если бы ты коснулась его через пять минут, – он прищурился.

– Не смешно! – погрозила она ему его частью и взяла ее в рот…

…

А что, если он ее никогда не найдет? Что, если это был мираж? Проблеск? Видение? Обманка? Сверкающая чешуйка проплывшей мимо рыбы? Как это было в том фильме[11]… Черт, он же ходил на него вместе с Сашкой. Странно, что он еще шел в том кинотеатре через четыре года после премьеры. А Сашка еще смеялась, когда он взял билеты на последний ряд. Мол, это слишком даже для нее, а для Рыбкина-то и просто хулиганство. Они что, все еще подростки? Переростки, смеялся в ответ Рыбкин. Что там было на экране? Впрочем какая разница, он же не смотрел на экран, он смотрел только на Сашку. Но что он слышал?

Рыбкин поднял руку, закрыл предплечьем глаза, заодно вытирая лицо… Что там было… Сейчас… Человек завел себе вместо женщины машину. Но не робота, а машину вроде программы. Для разговора. Кажется, только для разговора. Нет, надо было, наверное, точно смотреть на экран… И однажды он спросил у нее, у машины, обладающей приятным женским голосом, пусть даже это был голос дублирующей актрисы… Спросил, сколько у нее таких собеседников, как он? Сколько таких, как он, которые считают ее единственной и главной, пусть даже по сути она только голос? Наверное, он – этот герой – хотел услышать что-то романтическое, а она ответила честно. И назвала какое-то дурное число. Причем со многими из постоянных собеседников-партнеров она общалась одновременно.