Мы с королевой - стр. 27
Он в одиночку выгружал коробки из фургона, который только что подъехал к домику его бабушки. Под мышкой у принца был зажат торшер, с другой руки свисал шелковый абажур.
– Ах вот оно что! – Казалось, улыбка навеки застылаи на лице королевы-матери, будто высеченная в горе Рашмор[14]. – Здесь все невероятно интересно!
– Вот как?
Королеву раздражало, что мать не желает хотя бы на миг предаться отчаянию. Ведь на самом-то деле домик поистине отвратительный – тесный, скверно пахнущий и холодный. Как же мать сможет здесь жить? Она ведь даже шторы ни разу сама не задернула. И вдруг – пожалуйста, изо всех сил, хоть это и глупо, старается не теряться в столь диком положении.
Прибыл Спигги – выполнять уже привычное задание, – и был встречен преувеличенно радостными возгласами. Королева-мать не поверила цифрам в памятке, полученной от Джека Баркера. Не может же комната быть размером девять футов на девять, решила она. Одну цифру, видимо, пропустили – Баркер имел в виду девятнадцать футов. Только потому огромные ковры из Кларенс-хауса перевезли в фургоне в переулок Ад. За этим проследили, сослужив ей последнюю службу, те из челяди, кто не успел напиться в стельку.
Спигги извлек из сумки орудия разрушения: острый нож, металлическую рулетку, черную клейкую ленту – и принялся кромсать бесценный ковер, подарок Персии, чтобы он уместился возле камина, облицованного рыжей плиткой. Спигги вновь был героем дня. Королева-мать прогуливалась в садике за домом, рядом с ней семенила ее корги по кличке Сьюзан. В кухонное окно соседнего домика за ними наблюдала чернокожая женщина. Королева-мать помахала ей, но та нырнула вглубь дома и скрылась из виду. Улыбка на губах королевы-матери чуть дрогнула, но тотчас заиграла вновь, наподобие биржевых сводок в «Файнэншл таймс», когда в Сити выдается трудный день.
Королева-мать отчаянно нуждалась в любви. Она могла существовать лишь в атмосфере всенародного обожания; без него она бы погибла. Большую часть жизни она прожила без мужской любви, и преклонение простых людей служило ей в какой-то мере утешением. Ее слегка обеспокоила недружелюбность соседки; тем не менее, когда она вернулась из садика в дом, на ее лице вновь сияла улыбка.
Спигги поднял голову от ковра. В его глазах королева-мать прочла восхищение. Она заговорила с ним, стала расспрашивать о жене.
– Сбегла, – коротко обронил Спигги.
– А дети?
– С собой забрала.
– Так вы, стало быть, беспечный холостяк? – Голос королевы-матери весело звенел.
Спигги насупился:
– Кто это вам сказал, что я без печки?
– Бабушка имела в виду, – разъяснил Чарлз, – что вы, наверное, живете без забот, не обремененный всевозможными семейными обязанностями.
– Мне денежки с неба не валятся, я вкалываю, – сказал Спигги. – Вы бы сами попробовали потаскать туда-сюда тяжеленные ковры.
Столь явное непонимание привело Чарлза в замешательство.
И почему его родственники не умеют просто поговорить с соседями, без этого… гм… постоянного… гм?
Королева стала передавать собравшимся изящные фарфоровые чашечки с блюдцами.
– Кофе, – объявила она.
Спигги напряженно наблюдал, как члены бывшего королевского семейства обращаются с крошечными чашками. Они продевали указательные пальцы в ручки, поднимали блюдца к лицу и отхлебывали. Однако указательный палец Спигги, мозолистый, распухший от многолетнего физического труда, никак не лез в ручку чашки. Спигги глянул на собственные пятерни и, устыдившись, быстро сунул кулаки в карманы комбинезона. Самому себе он теперь казался неуклюжей скотиной. А у них тела словно бы светятся – будто стеклом облитые. Вроде как для защиты, что ли. У Спигги же тело было похоже на карту, испещренную условными обозначениями: травмы на работе, драки, заброшенность, бедность – все прожитое оставило свои видимые меты. Спигги сгреб чашечку правой рукой и в один глоток выпил скудное содержимое. «Да тут комару нос обмакнуть не хватит», – проворчал он, ставя чашечку на блюдце.