Мукури-Кокури. Путевые заметки о Фукуоке - стр. 4
Их жрецы носили оленьи рога – как у посланников ками. Олень приходил с той границы, где обычный мир заканчивается. Азуми приходили оттуда же.
Они понимали приливы и отливы, знали морские течения, ориентировались по звёздам. Их карты были не на бумаге, а в памяти: в песне, в счёте ударов вёсел, в положении небесных светил над горизонтом.
Они жили среди ветров, в шуме волн и скрипе вёсел. Ходили к берегам Силлы, торговали с Корё. Для них вода не делила мир, а соединяла.
В старом квартале Хаката, в храме Рюгудзи, до сих пор хранятся кости нингё, так здесь называют русалок. Останки показывают туристам как курьёз, но каждый пятый моряк божится, что его друг знал кого-то, кто слышал её голос в море – за день до землетрясения 2005 года.
За парком Уми-но-Накамичи, на берегу Сиканосимы, в храме Сикауми-дзиндзя поклоняются главному божеству азуми, Ватацуми-но ками, которого позднее стали звать Рюдзином – морским драконом, повелителем глубин. Два камня давали ему власть над морем: один звал воду, другой отпускал. В его дворце под волнами жила принцесса Отохимэ. По легенде, она влюбилась в человека. Рыбак Урасима Таро погостил у неё всего неделю, а потом попросился ненадолго вернуться домой. Тогда она вручила ему шкатулку и велела не открывать её, что бы ни случилось. На берегу он понял, что прошло уже семь сотен лет. В отчаянии Таро открыл шкатулку – и время вернуло своё: он мгновенно состарился и умер.
Однажды с приливом азуми ушли с этих берегов. Может быть, они живут во дворце Рюдзина, где дольше века длится день. А может, тоже открыли шкатулку и стали морской пеной.
В большой отлив река Муроми сняла с себя воду, как кимоно, и обнажила своё тело – широкое, испещрённое бороздами. Змеистые канавки, сантиметров по десять глубиной, тянулись по дну, повторяя линии ушедшего течения. Песок ещё хранил влагу, но уже не был грязью. В редких лужах отражалось небо.
Посреди этого открытого пространства развернулась сиохигари – охота на моллюсков. Этот весенний ритуал больше всего похож на коллективную игру. Дети с вёдрами и копорульками носились по песку, шлёпали по лужам. Некоторые лепили из песка башенки и куличики, им было достаточно просто поиграть на дне реки. Другие – увлечённые, сосредоточенные, азартные – всерьёз копались в песке. Рядом с детьми взрослые – чаще мамы. Были и пожилые добытчики-одиночки, с совками и сетками, молчаливые, забывшие о том, что вокруг кто-то есть.
Все в резиновых сапогах: высоких, практичных, цветных. Такую обувь ожидаешь увидеть в деревне, в рисовом поле, но не в центре столичного мегаполиса. И всё же. Сапоги, вёдра, детские курточки, шапки, перчатки – пёстрые, яркие. На фоне песка – цвета жжёной умбры – они казались реквизитом, рассыпанным по сцене.
От ближайшего спуска к реке до самого рыбного места сиохигари около двухсот метров. Нужно перейти улицу к набережной, дойти до лестницы, спуститься и потом вернуться по песку назад, к тому месту, где уже копаются другие. Одни выбирали этот путь – чуть длиннее, но безопаснее. Для них была важна стабильность, уверенность в каждом шаге.
А другие поступали иначе. Они садились на край парапета, перебрасывали ноги, давали телу скользнуть вниз. Повисали на руках, ощущая пустоту под ногами. Между ними и песком была ещё пара метров. В некоторых местах под парапетом лежали кучи камней – они упрощали спуск. Именно там перебирались через край старожилы. Один рывок – и ты уже внизу, на песке, в гуще движения. В русле реки, ставшей временной сценой. На морском дне.