Мозес. Том 2 - стр. 48
Он помолчал немного и добавил:
– Чтобы разбить его каменное сердце, Святой пошел навстречу Иову, о котором три раза было повторено, что он праведник – так почему бы ему не ввести в искушение берлинского хлыща, который знал толк в парфюмерии, модной одежде и полагал, что лучше других понимает людей? Наверное, он тоже думал про себя, что он большой праведник, которому все разрешено, потому что он лучше всех.
– Почему Книга все же называет его праведным? – спросил Давид, делая вид, что не заметил, что рабби только что уже отметил это.
– Праведником для людей, может быть, – ответил, с трудом разжимая губы рабби Ицхак. – Для людей, но не для Святого, которого вряд ли очень уж сильно интересует наша праведность.
Жаль, не было рядом никого из движения «Евреи за ортодоксальный иудаизм» – подумал Давид.
Лицо рабби, который полулежал в кресле, накрывшись до подбородка теплым пледом, было похоже на плохо вылепленную из папье-маше маску. Потом он сделал над собой усилие и сказал:
– На самом деле, человек больше всего на свете не любит открыто посмотреть на самого себя. Стоит ему действительно непредвзято заглянуть однажды в свою душу, как он понимает, что он такой же праведник, как и эти самодовольные камни.
– Тогда кто может удостоверить нас в том, что мы не ошибаемся? – спросил Давид.
– Никто, – сказал рабби Ицхак, и легкая улыбка коснулась уголков его губ. – Никто не удостоверит нас и в том, что разрушая нашу жизнь, Святой действует нам во благо. Но никто не удостоверит нас и в обратном… А главное, – добавил он, переведя дух, – никто не удостоверит нас в том, что те беды, которые к нам приходят, мы вызываем сами. И тут нам не поможет ничто, даже если бы весь мир будет называть нас праведниками и без конца славить наши имена.
Он смолк и закрыл глаза. Сухая, мертвая рука выскользнула из-под пледа и пошевелила пальцами. Только теперь Давид услышал, как тяжело дышал рабби Ицхак.
Кажется, это было их последнее свидание и, прислушавшись, наверное, можно было расслышать голос Ангела Смерти, уже заводящего свою погребальную песню, – такую же безнадежную, как и ту, которую он пел когда-то над праведником по имени Иов…
75. С точки зрения Перельмана
«Знаешь, когда я понял, наконец, что нахожусь на Святой земле? – спрашивал Шломо в одном из своих ранних писем. – Никогда не догадаешься. Тогда, когда я впервые увидел бочку воды с налитым поверху керосином, который отпугивал комаров и мешал им принести потомство. Потом я, конечно, привык, но этот запах все равно по-прежнему чувствуется за всеми прочими запахами, словно напоминание о том, что под моими ногами лежит не что-нибудь, а Святая земля, обещанная нам четыре тысячелетия назад. И точно так же поступает Всемогущий, не переставая отпускать нам щелчки и затрещины, чтобы мы случайно не забыли, зачем мы здесь и что нам здесь следует делать».
«Все, слава Всевышнему, идет хорошо, и так как надо, – любил повторять Шломо Нахельман в своих письмах, – и, пожалуй, даже слишком хорошо, – добавлял он насмешливо, – а это уже наводит на разные подозрения».
В первую очередь, наводили на подозрения, конечно, регулярно приходившие письма от Арьи. В последнее время он явно захандрил и все время жаловался на отсутствие какого-нибудь стоящего дела, да к тому же стал сомневаться в необходимости его и Рахели поездки в Палестину, что вынуждало Шломо Нахельмана снова и снова браться за перо и объяснять Арье вещи, которые, казалось, были очевидны и без всяких объяснений.