Мозес. Том 2 - стр. 49
И, тем не менее, он обстоятельно объяснял.
«Дорогой Арья, – писал он спустя полгода, отвечая на очередное из писем Арьи. – Ты сердишься, что дела наши, кажется, никуда не двигаются, а стоят, как ты говоришь, на одном месте, как сломанные часы. Наверное, ты забыл, что все великие дела свершаются незримо, невидимо для посторонних глаз, так что один только Всевышний видит и понимает смысл происходящего. Не могу поверить, что ты поддался унынию именно тогда, когда от нас требуется собрать все силы, чтобы делать ту, часто незаметную работу, которую требует от нас Небо. А требует оно от нас сегодня ждать, надеяться и быть готовыми, твердо веря, что обещанное Всевышним уже близко, так что если мы не замечаем этого сегодня, то наверняка заметим завтра. Это, знаешь ли, как тяжелый маховик, который начинает медленно раскручиваться, так что поначалу кажется – нет такой силы, способной стронуть его с места, но он все быстрее и быстрее набирает обороты, так что скоро начинает казаться, что нет на свете силы, способной остановить его движение».
«Дорогой Арья, – писал он в другом письме, отправленном с оказией. – Суета сует и всяческая суета, царящая вокруг, не должна заставлять нас брезгливо обходить эту суету стороной и делать вид, что нас интересуют только серьезные вещи. Всевышний и суету использует нам на пользу, и суетой Он ведет нас туда, куда Ему надо, наше же дело – открыть Ему навстречу наше сердце и прислушаться к тому, что Он нам хочет сказать. А сказать Он нам хочет всегда одно и то же, – чтобы мы сами взяли на себя бремя ответственности и показали, на что способны. Я догадался об этом не сразу, но когда догадался, то почувствовал долгожданные радость и покой, ибо я понял, что истина никогда не приходит к нам сама, но она всегда с охотою спешит помочь нам, когда мы делаем свой первый самостоятельный шаг, взвалив на свои плечи ответственность за последствия. И тогда неважным становится и окружающая тебя суета, и насмешки дураков, и тупость продажных турецких чиновников. Ты ведь знаешь, что со дня приезда я верчусь здесь, как белка в колесе у циркача, но в каждой насмешке, в каждом оскорблении, в каждой преследующей меня несправедливости, я вижу не досадные случайности, но Божий промысел, который всегда оберегает мою возможность поступить так, как кажется мне правильным и справедливым».
«Ты так уверенно говоришь обо всем этом, как будто обедаешь с Богом каждый день, – отвечал ему на это письмо Арья, демонстрируя, что и его характер может время от времени портиться. – Не стоит ли нам лучше отдать свои силы тому, что нас, так или иначе, заставляет делать сама жизнь, предоставив Небесам заниматься своими делами?»
«Собственно говоря, – отвечал Шломо Нахельман, – именно это я и имел в виду в прошлом письме. Разница только в том, что ты думаешь отгородиться от Неба, Арья, освободив его от необходимости заниматься нашей жизнью, поскольку мы в состоянии справиться с ней сами, тогда как я безоговорочно впускаю Всемогущего в свою жизнь, которая тем самым обретает новый смысл и новое содержание».
«Ты сам говорил, что наше дело только одно – ждать», – писал Арья.
«Ждать, а не бездельничать, – отвечал Шломо. – Потому что ожидание вовсе не есть безделье или отдых. Ожидание – само есть действие, ибо здесь речь может идти только об ожидании Всемогущего, когда ты с трепетом и содроганием ждешь Его одобрения или порицания, часто забывая, что для этого следует совершить хотя бы что-то, достойное Его внимания, – что-то, что свидетельствует о твоей готовности и твоем понимании, вот как сейчас, когда мы все ждем Божественного знака к действию, веря, что сумеем распознать его среди множества неверных знаков, наполнивших нашу жизнь».