Моя Месть вкуса горького шоколада - стр. 37
- Позвоните ему! - потребовала я дрожащим голосом. – Прошу, позвоните. Он не может так со мной, не имеет права!
Снова разрыдалась, прижав руки к сердцу, я не могла дышать, зная, что мой мальчик там один, без меня.
- Позвоните! – закричала, снова отдаваясь истерике, готовая с разбега ломиться в ворота.
- Хорошо, - ответил мужчина, и я затаила дыхание, глядя, как он взял телефон.
Через минуту ему ответили, и охранник, сказав лишь "Да", спрятал сотовый в карман. А потом тяжело произнес:
- Не разрешено пускать, хозяин сказал гнать вас в шею.
Почувствовала, как последние силы покидают меня и ноги подкашиваются. Даже если вырвать сердце, не будет так больно, как мне тогда, потому что без него человек умрет, не чувствуя ничего.
Я часа четыре дрожала у ворот Кирсанова: то рыдала в голос, то стонала, не в силах сделать вдох. А потом пошла прочь, вернее не прочь, а в полицию, тогда еще милицию. Я искала в голове выход в те минуты, когда мозг отпускало от дикого ужаса, и единственным вариантом была полиция. Ведь нельзя безнаказанно отбирать у матери ребенка! Но, как оказалось потом, можно. Я явилась в участок, промерзшая до костей, с обветренным лицом, испачканным кровью, и еще не знала, что во всю щеку синеет синяк. Участковый смотрел на меня с нескрываемым пренебрежением, но все же выслушал, спросив:
- Фамилия имя мужа?
- Кирсанов Андрей Михайлович, - ответила я, заметив, как мужчина напрягся. Естественно, он понимал, о ком идет речь. Андрей был в городе известной личностью. После оглашения мной личности мужа, участковый стал смотреть на меня настороженно, а потом вообще вышел позвонить. Я с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, стоило только представить личико сыночка, как в глазах почернело. Мужчина вернулся и ошарашил меня, заявив что-то типа: они не вмешиваются в семейные дела, разбирайтесь, мол, сами. И это был край, последняя капля, переполнившая океан моей боли. Не помню сейчас все четко, оно и понятно, сколько лет прошло, да и в каком состоянии была тогда. Я кричала, заливалась слезами, обвиняла, умоляла вернуть мне сына. Конечно, никто не сжалился над убитой горем матерью, и меня просто выставили вон, заявив, что, если еще раз заявлюсь, посадят в "обезьянник". Выйдя оттуда, я была на грани обморока - единственная надежда вернуть Егора рассеялась. Я просто бродила по улицам, не обращая внимания на нарастающей мороз, уже не ощущала холод. Все, что могла чувствовать, это боль, жуткую, раздирающую боль. Незнание того, как мой сыночек, убивало без шанса на спасение.
Мне некуда было идти, понимала, что до дома Кирсанова я не смогу дойти. Ни родственников, ни знакомых у меня не было. Хотя было пару девушек, жен друзей Андрея, которые делали вид моих подруг. Но ни телефона, ни денег у меня не было, в том состоянии не думала о них. Ноги не подчинялись, а на улице уже смеркалось. Рана в сердце истекала кровью, заставляя задыхаться от мучительного ада, пылающего внутри, и холодного воздуха. Сама не знаю, как пришла к общежитию, которое готовили к сносу, жильцов не так давно расселили, и здание пустовало. Когда-то мне в нем предлагали комнату как сироте, но Андрей тогда велел отказаться. Так я и осталась без всего. Вошла в незапертую дверь, поднялась по лестнице на второй этаж и стала искать открытую квартиру. Это заняло немного времени, войдя в коммуналку, упала на растрепанный диван, стоявший там. Снова дала волю слезам, мне казалось, что отовсюду слышу плач сына. Сходила с ума, зажимая уши руками, или же звала Егора, сотни раз повторяя его имя. Та ночь была моей смертью, прежняя я умирала в тяжелых муках, без сына вся жизнь теряла смысл. Каждый следующий день я буду проводить у дома Кирсанова, буду кидаться на его машину, умоляя сказать, как мой мальчик, буду рыдать навзрыд, но никто, никто так и не пустит меня за ворота.