Мой знакомый гений. Беседы с культовыми личностями нашего времени - стр. 36

– Думаю, что, если бы не было советской власти, я получил бы нормальное гуманитарное образование и стал бы университетским профессором, литературоведом или учителем. Но так в моей жизни вышло, что в школе я почти не учился, со второго курса пединститута ушел. Практически единственное мое образование – это чтение книг. Пришлось заняться писательством…

– Шутка?

– Нет, я говорю вполне серьезно, это не попытка сострить, а буквальное изложение моей писательской биографии. Дело в том, если уж на то пошло, я и писать-то не очень любил. Даже письма. На меня вот мама обижалась, что я ей редко пишу, и не только мама. Я переписывался с Виктором Платоновичем Некрасовым, к которому относился с большим почтением, но тем не менее и ему не всегда отвечал.

И когда я начал писать прозу, то быстро понял, что делаю это ужасно. Но уперся и сказал себе – буду тренироваться, одолею препятствие тренировками. Так вот и писал, писал, писал, пока что-то не забрезжило…

Однако «графоманство» мной постепенно овладело, и я с годами РАЗОГНАЛСЯ. Это примерно как когда бегаешь по утрам трусцой. Первые десять минут и скучно тебе, и противно, и хочется вернуться домой, бросить все к чертовой матери. А потом входишь в раж и бежишь, бежишь.

И судьба моя меня вполне устраивает – какая есть, такая и есть. Но если бы все опять повторилось, я, пожалуй, постарался бы вести себя немножко подипломатичнее.

Я по молодости лет поставил себе неправильную задачу – говорить только правду, только то, что я думаю. И вот меня вызывают в какой-нибудь кабинет, и я очередному высокому начальнику в глаза говорю всякие с его точки зрения гадости, за которые он мне потом, естественно, мстит. Сильно, сильно я настраивал против себя начальников, а это не всегда и не обязательно нужно было делать. Может, из-за того, что вел я себя слишком прямолинейно, я и не дописал, например, вовремя «Чонкина». И добился того, что меня, несмотря на мой веселый нрав, считали ОТЪЯВЛЕННЫМ ВРАЖИНОЙ и врагом № 1 после высылки Солженицына на Запад.

Так что если бы все опять повторилось сначала, то я постарался бы остаться тем, кто я есть, но где-то какие-то углы все же обходил бы…

Хотя все равно никаких принципиальных уступок им не сделал бы. Были ведь какие-то краеугольные моменты, когда посадили, например, Синявского и Даниэля. Тут уж молчать нельзя было ни в каком случае.

Владимиру Войновичу восемьдесят лет, но выглядит он так, как мечтал бы выглядеть любой мужик, если бы ему удалось дожить до этих лет. Работает, гуляет, пишет, водит машину.

Пережив в детстве жуткий, нечеловеческий голод.

Известность.

Славу.

Опалу.

Сумев, практически в одиночку, многие годы противостоять тоталитарному Молоху.

Потеряв близких.

Оказавшись в вынужденной эмиграции.

Вернувшись в страну, где опять что-то неладно, очень неладно.

Он продолжает оставаться самим собой.

– Только дожив до преклонного возраста, начинаешь понимать, что жизнь действительно коротка. Еще совсем недавно мне казалось, что впереди еще очень и очень многое. Но следует честно признать – я не уложился со своими жизненными планами в этот возраст. Пишу очень медленно, ужасно медленно, и у меня много осталось недоделанного, недописанного, того, что я не успею закончить уже никогда.

А ведь я работаю очень много, с утра пишу и до позднего вечера. Бесконечно правлю тексты. Или пишу, а потом выбрасываю. Недавно, например, уничтожил около трех тысяч стихотворений, написанных в разные годы, ненапечатанных, показавшихся мне ненужными