Мой знакомый гений. Беседы с культовыми личностями нашего времени - стр. 38

А в те годы практически НИКТО на Западе, особенно во Франции, русскими эмигрантами не интересовался. Это сейчас стало модным, за последние 10–15 лет, а тогда кому нужно было в Париже творчество Юрия Анненкова, Константина Сомова или даже Александра Бенуа? Кто знал о «мирискусниках»? О них как-то даже НЕ ПОЛАГАЛОСЬ писать и вспоминать. По-настоящему востребованы они не были. Когда я приехал в Париж в 1963 году, чтобы стать студентом Сорбонны, я хотел скорее познакомиться с русскими художниками, пока они еще живы. И я был практически единственным из французских студентов-славистов, который нарушил негласное табу и общался с эмигрантами. Такие встречи не рекомендовались, более того, были противопоказаны тем, кто строил академическую карьеру. Эмигранты для многих интеллектуалов были люди прошлые, отработанные люди. А я считал, что у них было гениальное прошлое и, несомненно, есть будущее. Юрий Анненков был первым художником, проиллюстрировавшим «Двенадцать» Блока, портретистом, увековечившим литераторов – Ахматову, Пастернака, Ремизова, Шкловского – и политиков – Ленина, Луначарского, Радека, Зиновьева, Каменева. Он – целая эпоха, и вдруг выясняется, что с ним можно общаться просто так, придя с улицы. Потому что никто им не интересовался. Не то что забыли, но это БЫЛО НЕАКТУАЛЬНО. И я встретился. Но не с Советским Союзом, а с Россией. Я общался с Георгием Адамовичем, Борисом Зайцевым, Владимиром Вейдле и прослыл в Сорбонне белой вороной. Считалось, что я дурак и сам себя компрометирую. Зачем он это делает, когда ему уже неоднократно намекали, что НЕ НУЖНО, советские товарищи могут обидеться?

Е.П.: В самом начале 80-х в Москву приехала одна американская писательница и назначила встречу на квартире мне, Фазилю Искандеру и покойному Льву Копелеву. Мы выпивали, болтали о всякой литературной всячине, но, когда уходили, она попросила нас: «Пожалуйста, не говорите о нашей встрече корреспондентам, это может мне повредить». Я тогда, помню, сильно был поражен: ладно уж мы тут сидим под советской властью, как мышь под веником, но слышать такое от гражданки СВОБОДНОЙ СТРАНЫ! А твоя коллега-француженка, преподавательница русского языка, на мой вопрос, изучают ли в их колледже Солженицына, испуганно замахала руками – что вы, нас могут объявить антисоветским центром, и тогда никому визу в СССР не дадут.

Р.Г.: Все очень знакомо… (Пауза.) Что очень важно, я получил русский язык еще в детстве, до переходного возраста. Поэтому когда я поступил в Сорбонну, то уже вполне свободно говорил, читал и писал по-русски. Кстати, насчет «Герасимова» – эта легенда ведет свое происхождение еще из тех времен. Тогда русский преподавали как мертвый язык, а я говорил на живом, современном. Нужно же было другим, в том числе и профессорам, оправдаться, почему у них такой плохой русский! Еще говорили, что я не только русский, но и советский, засланный… Чушь собачья! Меня потом, в 1969-м, когда я был аспирантом-стажером, даже выперли из Москвы как «идеологического диверсанта», чтобы не смущал честные души советских людей «белогвардейскими» разговорчиками…

Е.П.: И вот ты приехал в Париж, погрузился в университетскую и эмигрантскую среду. У тебя сразу же возникла мысль о коллекционировании? Вернее, собирательстве, я знаю, что ты не любишь слово «коллекционер»… Или это случилось незаметно, само собой…