Мой знакомый гений. Беседы с культовыми личностями нашего времени - стр. 19
Е.П.: На Поварской, а ныне Воровской, как Борис тогда выражался… Да и в других городах заметно – центр Самары выстроен в это же примерно время, купеческий Красноярск…
Б.А.: 12-й, 13-й год… Страшно думать, как будто они просто готовились. И вот некоторые дома на Поварской, они чудом уцелели, теперь в них посольства… На этой улице Бунин наблюдал из дома Муромцевых, из квартиры Муромцевых «окаянные дни»… Также очень заметно на берегу Финского залива, что вот они строили эти замечательные дома со шпилями, у меня об этом много написано и в стихах, и в прозе, строили, строили, строили… И все это – и пикники, и фейерверки, и дамы в чудесных туалетах, и дети в кружевах – во всем этом какое-то надрывное ликование, недолго оставалось ликовать…
Е.П.: Но ведь это не конец века, а начало. Ведь конец XIX века, как я его понимаю по книжкам, он такой это был… чуть-чуть сдержанный, лишь потом – Японская война, 1905 год, и вдруг – какой-то выброс чудовищной энергии… У тебя ведь и в замечательном твоем трехтомнике последний текст – «Посвящение дамам и господам, запечатленным фотографом летом 1913 года»…
Б.А.: Да, вот я хочу все написать и напишу: травля Столыпина, его убийство в 1911 году, в 10-м году какая-то тревога людей уже осеняет, но беспечность гуляет по гостиным, по салонам… веселятся в «Бродячей собаке», «Привале комедиантов»… И в том же году воздушный парад, где знаменитый летчик, который для меня почему-то прельстительная личность, – Лев Макарович Мациевич… Отважный человек, один из первых летчиков начала века. Во время парада при множестве нарядной и восторженной публики самолет Мациевича взрывается в воздухе, и так погибает этот красивый, мужественный, безмерно отважный и элегантный господин. А ведь Столыпин интересовался воздухоплаванием, аэропланами, и у него была мысль подняться с Мациевичем. Значит, кто-то об этом знал, за Столыпиным охотились, кто-то знал, что он собирался взлететь на этом аэроплане… Но я как-то не об этом, может, лучше о новогодней елке?
Е.П.: Да нет, прекрасно, что мы начали с начала конца века – по-моему, об этом только и нужно думать два этих года, оставшихся до двухтысячного. Но я вот что тебе хотел напомнить – помнишь свою фразу, когда ты много лет назад выступила в защиту писателя-диссидента Льва Зиновьевича Копелева. Ты тогда сказала: полстраны знает меня в лицо, а всем остальным я говорю: «Не верьте лживой газетенке, назвавшей честного доброго человека Иудой, а верьте мне…»
Б.А.: Помню… 80-й год тяжелый был: война в Афганистане, смерти, отъезды… Мрачный год. Я сначала в защиту Сахарова высказалась, потом – за Копелева. И меня это вдруг страшно развеселило… Я, конечно, понимала, что это не приведет к добру, и думаю, что те, кто за этим как-то следил по долгу службы, были этим несколько озадачены: к чему, дескать, она клонит? Что она имеет в виду? Разумеется, я не надеялась их спасти, это была попытка спасти свою совесть. И мне полегчало страшно. Я помню, что первым узнал об этом Войнович и – понял, что так правильно, что мне так НАДО. Потом я Васе рассказала, Аксенову… И еще, я вдруг тогда вспомнила, что я член Американской академии искусств, и написала, что если больше нет других академиков в стране, то хотя бы я скажу про Сахарова доброе слово. Я к Леве Копелеву и к Рае Орловой с этим текстом пришла, мы смеялись… Я смеялась. А они испугались. За меня. И я помню, что это было – облегчение. А потом как-то все еще тяжелее шло – отъезд Аксенова, Войновича, Копелева, смерть Высоцкого… 17 лет прошло… В следующем, 1998 году шестидесятилетие его будут отмечать, и вот чем дальше, тем заметнее… его присутствие в умах.