Мой век, мои друзья и подруги - стр. 33

Я представил себе эту картину: Роберт Георгиевич в бескозырке набекрень и с винтовкой на плече – «шагом марш!..». И в голос рассмеялся.

– Ты что?

– Да так, папа. Обожаю Шекспира. До чего ж умен!

А напоследок, как всегда в те недели, мы поговорили о русской интеллигенции.

– Вот, – сказал отец, – к примеру, Марго. Через каждые десять фраз у нее: «Мы – русская интеллигенция!», «Мы – образованные люди!» Ну какая она, в сущности, «мы – интеллигенция!», какая – «мы – образованные люди!»? Да что она знает, эта барыня, толстокожая, как плохой апельсин? Что у нее после гимназии осталось в голове? Что помнит? Ну, скажем, о древних римлянах? Да кроме того, что Нерон ради красивого зрелища Рим поджег, ничего она больше не знает, ничего не помнит. Ну, разве еще, что римляне на пирах для облегчения желудка вкладывали два пальца в рот и тошнились. Вот и все. Вот и все ее познания о римлянах. И о древних афинянах не больше, и о французах средневековья, и о Пушкине. «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» И – тпру! А ведь таких у нас интеллигентов, как Марго, – девяносто процентов.

– Это твое общество, папа, – уколол я.

– Увы! Но остальные десять процентов нашей интеллигенции, пожалуй, даже получше, пошире будут, чем европейские. А почему?

– Ну-с?

– Да потому, что мы не можем сразу заснуть, как легли в постель. Нам для этого необходимо с полчасика почитать. Это убаюкивает. Сегодня полчасика, завтра, послезавтра… так из года в год. Глядь, и весь Толстой прочитан, и весь Достоевский, и весь Чехов. Даже Мопассан и Анатоль Франс. Вот мы и пошире и поначитанней французов и немцев. Те засыпают легче.

– Что-то, папочка, ты сегодня ядовит.

– Ага, – усмехнулся он, – как змий библейский. Только малость поглупей.

– Кокетничаешь, папочка.

– А что делать?

Под самым потолком плавали голубовато-серые облака папиросного и сигарного дыма. Как нетрудно догадаться, «Гавану» курил знаменитый присяжный поверенный. Это импонировало его клиентам. Вторые рамы еще не были вставлены.

Я подошел к окну и распахнул его настежь. В беззвездную ветреную черную ночь. Социалистическая революция уже погасила все керосиновые фонари на нашей Казанской улице.

Чехословацкие белые батальоны штурмовали город.

Заливая свинцом близлежащие улицы, они продвигались от железнодорожной насыпи обоих вокзалов: «Пенза 1-я» и «Пенза 2-я», – то есть от пассажирского и товарного.

Падали квартал за кварталом, улица за улицей.

Конец ознакомительного фрагмента.