Мост короля Людовика Святого - стр. 4
Сочинения Уайлдера принадлежат к разным жанрам – он писал пьесы, романы нравов («Теофил Норт»), имитировал исторические хроники («Мартовские иды»), но, по сути дела, все его творчество – одна нескончаемая притча о непобедимости человека и добра, в нем заложенного. Притча, правда, особенная – в ней необыкновенно важную роль играет сам автор, постоянно напоминающий о своем присутствии, не оставляющий даже иллюзии самодвижения действия. Оно не происходит – излагается, направляется твердой авторской рукой (исключение составляют «Мартовские иды»; что же касается «Теофила Норта», то герой его настолько, как подчеркивалось ранее, полно воплощает заветные идеалы самого автора, что в прямом вмешательстве последнего нет нужды). «Мы еще увидим», «как нам станет ясно», «кое-кто из моих читателей уже догадался» – такие оговорки встречаются часто, напоминая, что повествователь здесь, рядом. Но это и не обязательно: настолько огромно влияние стихии авторской речи, даже и не прямой. На глазах читателя разворачивается исследование коренных вопросов человечности, и писатель должен вести его сам, ибо на суждения героя могут повлиять преходящие обстоятельства, черты биографии, склад характера и т. д.
И даже в драматургии, где автор лишен права голоса, Уайлдер заявляет о своем присутствии – пишет предисловие к сборнику «Три пьесы», где разъясняет смысл и название каждой.
У драмы идей свои эстетические правила.
Разве помним мы, как выглядит дядя Пио, один из персонажей «Моста», разве подвержен он случайным переменам настроения, которые выдали бы в нем индивидуальную особенность, живость характера? Нет – нам явлена страсть, заключенная в хрупкую человеческую оболочку: безраздельное служение Искусству. В маленькой голенастой девчонке, кафешантанной певичке по имени Перикола, угадал он божественный дар, выкупил ее, и с этого момента его жизнь обрела смысл: появилась надежда воплотить Замысел, Идею. «Дядя Пио и Камила Перикола изводили себя, пытаясь установить в Перу нормы какого-то Небесного Театра, куда раньше них ушел Кальдерон». И когда творческий дар в Периколе иссяк, когда вдохновение уступило место накопленной исполнительской технике – пресыщенная и самовлюбленная публика вполне ею удовлетворялась, – дядя Пио добился того, чтобы она отдала ему сына: может быть, маленький Хаиме с его необыкновенной красотой и «поразительно терпеливым выражением лица» осуществит то, что не удалось матери.
А разве помним мы цвет глаз, рост, манеры, вообще облик Джона Эшли, центрального персонажа романа «День Восьмой»? Напротив, черты его с первых же страниц намеренно размываются: «ни брюнет, ни блондин, ни высокий, ни низенький, ни толстый, ни худой, ни веселый, ни скучный». В этом произведении, правда, больше живости, чем в маленьких романах 20-х годов – временная (начало века) и географическая (американская провинция) определенность накладывает некоторые обязательства, и автор с обычным мастерством описывает пейзажи и типы городка на Среднем Западе. Более того, в «Дне Восьмом» проглядывают черты традиционного семейного романа: перед читателем проходят два поколения семей Эшли и Лансинг и даже брошен взгляд в прошлое – обнажены корни, описана родословная героев. Но сделано это с единственной целью – показать, как – волею случая ли, сцеплением ли обстоятельств – являются на свет такие люди, как Эшли, «люди-невидимки», люди, которых никто не замечает, но чьим упорством, волей, а главное – верой жив мир. «Таким чужд страх, неведомо себялюбие; способность неустанно дивиться чуду жизни – вот что питает их корни… Их взгляд устремлен в будущее. И в грозный час они выстоят. Они отстоят город – а если погибнут, потерпев неудачу, их пример поможет потом отстоять другие города. Они вечно готовы бороться с несправедливостью. Они поднимут упавших и вдохнут надежду в отчаявшихся».