Мона Ли. Часть вторая - стр. 17
Едва Мона ступила на сходни, Верховский сбежал, поднял её на руки. Со стороны выглядело так, будто разжалованный капитан корабля помогает подняться на борт чужой невесте. Все было как-то карикатурно, хотя и катерок был вполне себе новый, но так нелепы были матросики, и эти букетики роз, и музыка из репродуктора… впрочем, Мона Ли не видела ничего, она вся превратилась – в ожидание, будто несло ее – легчайшим бризом, туда – за горизонт, где уж точно все будет хорошо – как в сказке. Верховский распахнул перед ней дверь кают-компании, где был накрыт стол на двоих, с таким необходимым для сказки набором – шоколадные конфеты, апельсины, Шампанское в ведерке. И розы, розы, – всюду розы. Катерок запыхтел и отвалил от пирса, держа курс вдоль берега. Матросы деликатно рассеялись, репродуктор захлебнулся и умолк, стали слышны крики чаек и шум мотора. Верховский с Моной вышли на корму.
– Прохладно? – спросил он. Мона поежилась, Верховский накинул на нее китель. От кителя пахло дорогим одеколоном, табаком и чем-то таким, отчего у Моны застучало сердечко. Так они и стояли, глядя на волны, и берега разворачивали перед ними свою панораму – то скалы, то пляжи, то домики среди зелени, и это было действительно – волшебно. Мона ждала, что будет дальше, опыта свиданий у нее было маловато. Верховский понимал, что нужно что-то сказать, и все оттягивал момент – сказав, ему придется навсегда отказаться от этой дивной девушки, а Верховский был влюблен.
– Мо-на Ли-и, – протянул он, прижал ее к себе, стиснул больно ее плечо и ушел в кают-компанию. Разговор был коротким. – Зачем ты обманула меня, девочка?
– Я? – Мона села рядом с ним, – я? Я ничего. Я ничего такого…
– Почему женщины всегда врут про свой возраст? Ты делаешь себя старше, а потом начнешь врать, что ты моложе? – Верховский мял в пальцах сигарету. – Ты ж меня под монастырь бы подвела, сама понимаешь, я ж мужик, а не пацан, шутишь… Мона Ли заплакала. – Ну, ну, – он пальцем вытер ее слезинку, – я бы солгал тебе сейчас, мол, подожду, пока ты подрастешь, но с тобою нужно быть честным. Ждать не буду. Конечно, я разозлился на тебя, и, по-хорошему, вообще хотел улететь сегодня, а потом подумал – пусть у нас будет праздник, почему нет? Мы выпьем с тобой за счастье, которое может быть, а может – и не быть. Мы выпьем за надежды, которым суждено быть обманутыми, выпьем за любовь, которая, если честно – или ложь, или страдание, и никогда – радость.
– Но вы же любите меня? – Мона плакала беззвучно, – и я. Я. Я вас люблю. Я никого не любила никогда, а вас – люблю. Не бросайте меня, я знаю, вы исчезнете сразу, как мы вернемся обратно в Гурзуф. Я умру от горя!
– Мона, Мона, – Верховский откупорил Шампанское, налил бокал – Моне, себе плеснул коньяку из фляжки, – ничего с тобой не случится. Появится очередной Архаров, – Мона вздрогнула, – смазливый мальчик, задурит твою сказочно прекрасную головку, и ты забудешь про Семена Ильича Верховского, который, кстати! написал про тебя песню, – он достал гитару, кашлянул пару раз, и спел. И Мона поняла – если он уйдет, она действительно умрет.
Катерок встал напротив небольшой бухточки. В дверь кают-компании деликатно постучали.
– Да что там, – Верховский встал, открыл дверь, выглянул – что надо-то? Капитан голос понизил: