Мое личное (не) счастье - стр. 17

— Нет. Но вообще о тебе я думала минуту назад. А до этого я думала о себе любимой.

— Что именно?

— Честно? — Чернов кивает и наклоняется через стол ближе ко мне. — Думала о том, что у меня есть. Я так делаю всегда, когда смотрю на большое количество людей. Вот смотри, сиськи есть.

— Чьи? — недоуменно спрашивает Коля.

— Мои. Я не имела в виду, что надо смотреть на них сейчас. Просто утверждаю, что грудь у меня есть. А раньше я думала, что беда в ней. Точнее, в ее отсутствии. Так нет же, объективно говоря, сиськи у меня выросли. Нормально выросли. Попа тоже есть. Ноги. Тут вообще все хорошо – длинные и стройные. Мужик на входе, как только мы вошли в кафе, на них облизывался, я точно видела. Дальше лицо. Симпатичное. Не красавица, конечно, но с косметикой – близко к ней. Да, плечи широковаты, но и тут можно скрыть этот недостаток нужным фасоном одежды. И что получается, Коля? Все есть. И ведь сиськи же есть, а счастья нет. Понимаешь?

— Понимаю, — Коля пересаживается ко мне на диван, садится рядом, касаясь меня своей ногой, кладет руку мне на плечо и прижимает к себе. — У тебя ПМС.

— Ты идиот.

— А ты дура. Мы, кажется, с этим уже разобрались. Только я тебя сто раз просил не называть меня так. Идиот – это крайняя степень олигофрении. Как-то нечестно, не находишь? Я-то тебя по-легкому дурой кличу. Имей совесть.

Поднимаю на него голову и вновь понимаю, что за этого идиота все же стоит поблагодарить судьбу.

— Хорошо, постараюсь не называть тебя так. Полудурок подойдет?

— Значит так, слушай сюда. На самом деле проблема в сиськах.

— Ты сам сказал, что они у меня есть!

— Есть. Но проблема в том, что их никто не видит.

— Ты предлагаешь мне притянуть их веревочкой к ушам?! Извини, они пока хорошо стоят, не дотянутся.

— Ладно, каюсь, тут я неправильно выразился. Их не вижу я. Короче, Островская, сиськи нужны для того, чтобы их трогать. И кто-то должен это делать. Этим человеком просто обязан быть я. Имей совесть, когда мне уже перепадет?

— И все-таки ты идиот, Чернов. Для справки, грудь придумана, чтобы ею кормить младенца, кажется, так.

— Окей, младенца у нас нет. Значит, я буду за младенца. Чего она простаивает просто так?

— Запылится еще, да?

— Именно! — тянет ко мне ладонь, немного оттопыривая края моей рубашки. — Внизу, наверное, все вообще уже запылилось и мхом заросло.

— Паутиной.

— Что?

— Паутиной, говорю, заросло. Коль, а без шуток. Хорошо, что ты у меня есть. Можно обозвать, как хочешь, и ничего тебе не прилетит в ответ. Ляпнуть что-нибудь этакое и не бояться выглядеть дурой. Это здорово, правда?

— Ну вот, если я такой у тебя есть, осчастливь уже меня, а?

— Тебе девушек мало? Ты вчера с первокурсницей в туалете зажигал, я сама видела. Тебе сколько еще нужно, а?

— Но это все не то, как ты, блин, не понимаешь? Я ж тебя хочу.

— Все, закончили эту тему, — отстраняюсь от Коли.

— Ну, конечно, закончили. Тема сисек, как всегда, не раскрыта. Иди сюда, ущербная, — вновь обхватывает меня своей ручищей и прижимает к себе. — Все будет хорошо, вот увидишь, — заглядывает мне в глаза и улыбается. — В пятницу мы идем в клуб. Именно об этом я говорил. Давай только без этих соплей, типа «не хочу, меня брат не отпустит» и все в этом духе. Ты взрослая, почти двадцатилетняя девица, которой срочно нужно выгулять грудь. Да, девочки, — шепчет, наклоняясь еще ближе. А мне впервые за последнее время становится смешно, особенно, когда этот идиот начинает что-то нашептывать про выгул.