MOBY. Саундтрек моей жизни - стр. 38

Мы с Джаредом направились к бару, стараясь не выделяться из толпы – но прежде чем мы успели туда добраться, Роми схватила Джареда, сказала: «Обязательно посмотри диджейскую кабинку!» и убежала с ним. Я заказал «Кока-колу» и встал на краю танцпола. Там я мог немножко танцевать и в то же время наблюдать за диджейской кабинкой. Роми уже прошла туда и заговорила с диджеем, который явно не был Тони Хамфризом. Я слышал о таком явлении: диджеи-суперзвезды обычно зовут на разогрев других диджеев, которые играют в первые и последние несколько часов. Суперзвезда обычно приходит в полночь или в час ночи, когда зрители уже готовы. Пока Роми болтала, Джаред стоял позади нее, скрестив руки; ему явно было не по себе.

На танцполе звучали простенькие хаусовые треки с обратных сторон синглов, ничего особенно интересного. Посетители вяло танцевали, не слишком напрягаясь, потому что знали, что их ждет марафон. Легендарные клубы вроде «Саунд Фэктори», «Занзибара» или «Парадиз Гараж» закрывались лишь в восемь или девять утра, и диджеи нередко играли по десять или двенадцать часов подряд.

Я стал танцевать и тут почувствовал у себя на спине что-то странное. Потрогав рукой спину между лопаток, я понял, что это чья-то слюна. На меня плюнули.

Я испытал отвращение, но не оскорбился. На каком-то глубинном уровне я чувствовал, что быть белым в черном окружении постыдно. Когда меня впускали в хип-хоповые или хаус-клубы, я был благодарен. Я не хотел ходить в клубы для белых гетеросексуалов, где люди, с которыми я рос, пили пиво «Роллинг Рок» и отпускали осторожные ироничные комментарии о статьях в журнале New Yorker и песнях Pavement. Я хотел быть на танцполе, чтобы меня окружали чернокожие, латиноамериканцы и геи, охваченные эйфорией, которая, казалось, возникает только тогда, когда начинает играть идеально подобранная песня, и пятьсот человек кричат с такой радостью, какой я никогда не слышал у белых. Если в цену за посещение входит то, что на тебя плюют и обзывают членом Ку-клукс-клана – пусть будет так. У меня были друзья в Нью-Йорке, которые умерли от СПИДа или ножевых ранений, так что плевки и неприятные эпитеты со стороны пышно разодетых геев я как-нибудь выдержу.

Наступила полночь, но Тони Хамфриза еще не было. Час ночи: Тони Хамфриза еще не было, но в меня снова плюнули. В половине второго все вдруг посмотрели на диджейскую кабинку – и там стоял Тони Хамфриз, размерами вдвое превышавший диджея, игравшего на разогреве. Он посмотрел на толпу, словно благодушный диктатор, подошел к вертушкам и поставил двенадцатидюймовую пластинку с трайбл-хаусом, то подмиксовывая ее к треку диджея-разогревщика, то убирая ее в миксе на задний план. Люди бросились на танцпол, показывая пальцами на диджейскую кабинку и крича: «Тони!». Тони стоял, ласково улыбаясь вертушкам.

Затем он перешел к песне New Beats the House Грейхауса, и толпа просто с ума сошла. Вот в чем гениальность лучших диджеев: они берут простой, очевидный трек и делают его грандиозным. Они находят пластинки, которые остальные игнорируют, и дают нам понять, что мы все просто филистеры. Тони по очереди ставил две копии New Beats the House в течение пятнадцати минут; он взял этот монотонный электрохаусный трек и превратил его в экстатическое прославление жизни. Танцующие потели и дергались. Освещение было не очень крутым, звуковая система и вовсе едва тянула, но в тот момент во всем мире не было места лучше «Занзибара».