Милицейская сага - стр. 30
– Это бывает, – особенным голосом произнес Лисицкий.
– Бывает?!
– Бывает, бывает. Просто – подвернулся человек. Помог по-родственному. Без корыстного умысла.
Под настойчивым взглядом Лисицкого в голове у Рябоконя что-то провернулось.
– Тогда как скажешь! Ладно, хрен с тобой, катись!
Бросив на полдороге опешившего от крутых зигзагов судьбы Хассия, шумная кавалькада направилась к райотделу милиции.
Двинулся следом и подзабытый, впавший в тихое бешенство Мороз.
Все происшедшее было столь откровенно, что он едва сдерживал зубовный скрежет. А когда Тариэл попросил отпустить племянника – это челнока-то! Источника поставки! – и Лисицкий на просьбу эту незамедлительно откликнулся и отпустил – без опроса, без документирования! – надо быть законченным дураком, чтоб не понять причину невиданного этого гуманизма: взяточнику лишние свидетели ни к чему.
Особенно злили его теперь красивые слова об уважении к Тальвинскому, обернувшиеся готовностью быстренько сдать того же Андрея ради возможности взять в лапу. Котовцы хреновы!
Процессия зашла в обэхээсный дворик, где Лисицкий, прихватив нервничающего Тариэла, скрылся в фотолаборатории, а Рябоконь с Морозом в сопровождении двух внештатников-понятых ввалились в дальний кабинет.
Швырнув в угол сумку, Мороз демонстративно отошел к окну.
– Чего невеселый? – подметил Рябоконь. – На тебя работаем!
– Вижу! Аж запарились.
– О, да ты телок!
– Но не лох! И, промежду прочим, не для того в ментовку шел, чтоб старух-цветочниц гонять да «черноту» ощипывать. Иль думаешь не знаю, как положено документировать?
– Ах, знаешь?! И чего ты знаешь?
– Знаю, что попался этот Тариэл на незаконной торговле цветами, а после того как пацана вы за здорово живешь отпустили…
– Да чхать он хотел на эти цветы! – вскипел Рябоконь. – И на нас с тобой с ними вместе! Он тебе, салаге, правильно дал понять, только у тебя уши зашиты: теперь не восьмидесятый и за торговлю травой этой без разрешения никого не посадишь.
Рябоконь в сердцах двинул ногой по сумке.
– Вот и решили, похоже, с паршивой овцы хоть шерсти… да? Огрызнулся Мороз. – Только меня не за этим к вам послали!
– А для чего ты сюда вообще приперся? – Рябоконь, обнаружив на подошве прилипшую грязь, принялся старательно очищать ее о бок изъятой новенькой сумки. – Чтоб цветочников штрафовать или чтоб ключевую информацию надыбать?
– Ключевую! – он воздел длинный узловатый палец. – То есть важнейшую. За которую, случись чего, и башку оторвать могут. И ты, умник, полагаешь, что человек, пользующийся у этих «случись чего» доверием, тебе эту информацию за цветочки выложит? Шоб, не дай Бог, не штрафанули?
Вспомнил о внештатниках.
– Вы еще мне! Что услышите, чтоб ни гу-гу!…Ты вообще кто есть? – вернулся он к Морозу.
– Вообще-то я опер угрозыска.
– Вот и занимался бы, чему учили. С убийцами да ворами попроще – меньше грязи прилипнет.
Подняв ногу, он с удовлетворением оглядел очищенную подошву.
– А насчет крохобора Лисицкого! Так он в отличие от тебя, салабона, работу сейчас делает. Деликатную… А ну все цыц!
Он сделал «стойку». Через стену донесся приглушенный хриплый крик Лисицкого и вслед за тем грохот падающей аппаратуры.
– За мной! – Рябоконь первым бросился к лаборатории.
Когда он, а за ним остальные, подбежали к двери, она распахнулась от сильного удара изнутри. И при свете тусклой лампочки все увидели, что в дальнем углу среди развалившихся коробок лежит придавленный свалившимся фотоувеличителем Тариэл и, подрагивая распустившимися от ужаса разбитыми губами, затравленно смотрит на сбежавшихся людей. Возле пятнистого от химикатов стола, на котором валялось несколько смятых пятидесятирублевок, взъерошенным грачонком нахохлился Лисицкий.