Михайловская дева - стр. 43
– Еще шесть утра. Муж пока спит. Он пил почти до рассвета. Его помощники тоже спят. Беги, любимый. Беги на станцию. Там возьми лошадей. И в свою губернию. Скачи, милый. Убегай!
Она крепко поцеловала его мокрыми от слез губами.
– Он сильно побил тебя?
– Нет. Ударил раз по лицу. А потом лишь снасильничал грубо. Он, на самом деле, любит меня.
– Я понимаю его.
– Времени мало… Беги! Я не знаю, сведет ли нас когда господь, но знай, что я всю жизнь буду помнить тебя и любить до гроба! – она заплакала.
– Эх, Елена Николаевна, да кабы вы знали… Я не так хорош. Я совсем не хорош.
– Молчи, Лоденька! Лучше тебя нет никого на свете! Всю жизнь буду молиться за тебя.
Она вытолкала его из чулана. Он крепко поцеловал ее и побежал в сторону березовой рощи. За ней располагался тот луг, выше которого шел холм. На холме должна быть заветная дверь. Не дверь, а рама картины. Надо было спешить.
«Разве я могу сказать ей, откуда пришел. Пусть думает, что я побегу на станцию. Если бы я рассказал ей всю правду, она сочла бы меня сумасшедшим. А как бы хотелось ей открыться во всем».
Он несколько раз обернулся, запнулся и упал. Она стояла возле приземистого беленого чулана и махала ему рукой. Владимир поднялся на ноги и снова бросился бежать. Последний раз ее стройная фигурка мелькнула вдали. Ноги несли его быстрее ветра. Вот и роща оказалась далеко позади. Впереди он увидел знакомую резную беседку. Миновав душистый луг, наш Казанова взбежал на пологий холм. Выше и выше. Где-то здесь должна быть дверь. Рама той картины, в которую он вошел. Она темнела тогда угольной чернотой. Где она? Он лихорадочно осматривал все окрестности. Темного проема нигде не было. Все пространство было пронизано утренним свежим воздухом. Холм был пуст, как в момент творения.
«Может, это не тот холм?» – лихорадочно думал Владимир, вытягивая шею.
Но, увы, на огромном пространстве вокруг не было даже и признаков наличия какой либо двери.
«Я пропал! Куда мне бежать? Может, и вправду на станцию?»
Позади себя он услышал чье-то дыхание и спешный говор. Он оглянулся. К нему бежали двое вчерашних стражников господина Грабова. У молодого и здорового в руках было ружье, а у второго топор.
– Сто-оо-оо-ой, гад! Стой! Некуда тебе бежать. Не туда побёг. Станция-то совсем в другую сторону. А за лугом у нас обрыв и речная протока. Дурня!
В два прыжка они догнали Махнева. Наподдали ему тумаков, разбили нос и, связав, снова потащили в чулан.
– Это хозяйская жинка его освободила. Больше некому, – пояснял громила красномордому, с топором.
– Неужто мужа ослушалась?
– Не нашего ума дело. Меньше языком чеши.
– Вы куда меня? – нервно спросил Махнев.
– Профитроля тебе вышла небольшая. Еще сутки в чулане будешь сидеть. К хозяину в гости почтмейстер завернул. До завтрашнего утра останется гостить. Ну, а ты время даром-то не теряй, – противно осклабился здоровяк. – Дуню Кулакову погоняй вдоволь, в последний-то раз.
Оба мужика противно захихикали.
– Господа, отпустите меня! Я очень богат. Я в долгу не останусь, – попытался торговаться Махнев.
– Ты слышал, барин, какую кару нам наш хозяин посулил? А он у нас – кремень. Скажет – исполнит. И зачем нам, слепым и беспалым, твои деньги? Нет, уж. Извиняй! Сам виноват. Не надо было с чужой женой любодействовать.